Я волнуюсь. Затыкаю уши ватой. Выхожу вместе с другими из окопа. Во дворе прапорщик К., изящный мальчик с петроградским лоском. Он будет командовать стрельбой и волнуется.
Я все боюсь, чтобы нас не открыли с аэростата и не стерли с лица земли. Обязанностей я никаких не исполняю — не надо.
Свободно управляются четыре номера.
Палим.
Первый выстрел бьет меня по нервам, и мне кажется, что во рту у меня запах и вкус пороха. Голова идет кругом. Следующие выстрелы — никакого впечатления.
Потом начинает немец. Залп. Издали слышится легкий шумок; он усиливается, становится сбитым, компактным; приближается, переходит в свист, зловещий, бесповоротный, фатальный, от которого никуда не уйти. Все бросаются к блиндажу. Секунда… Прапорщик стоит на открытом месте, и я вижу, что лицо у него неестественно спокойно, а на щеках красные еле заметные кружочки.
Смолкает — и сейчас же: б-б-бабббабах!
Четыре разрыва один за другим на холмике перед нами. Недолет. В ответ мы посылаем несколько выстрелов. С наблюдательного пункта что-то передают по телефону.
Орудийные фейерверкеры бегают с записными книжками и записывают цифровые данные. Потом опять немецкий залп. Шум усиливается. Переходит в свист, зловещий, геометрически непреложный. Опять мы обегаем к блиндажу. Ух! Пронесло! Перелет.
Разрывы за нами, на бугре.
У прапорщика розовеет лицо, и он спокойно говорит, чуть улыбаясь:
— Ну, перелет, недолет, а теперь как раз в точку.
Томительное ожидание. Бухают одна, две, три батареи. Немец бьет по ним тяжелыми снарядами, которые во время полета производят звуки, очень похожие на визжание заржавленного флюгера.
Во время полета снаряда все поворачивают головы по звуку, словно видят летящий снаряд.
Немец молчит, а мы ждем. Видно, и перелет и недолет для него случайны. Если бы он знал, куда попали его залпы, нам бы пришлось плохо.
По телефону:
— Отбой! Больше стрелять не будем.
._С_фронта_первой_мировой_войны._стр._29.jpg&oldid=5122819){kind=link}