Я стараюсь быть спокойным.
С боевой линии пехоты начинается быстрый, нервный ружейный, пулеметный и артиллерийский огонь.
— Номера, приготовься!
Огонь усиливается и кипит.
Нервы дрожат, как натянутые струны. Нынче вечером должно было начаться наше наступление. Неужели же немец прошпионил об этом и предупредил?
Опять команда, поспешная и резкая:
— Немец выпустил газы. Надеть маски!
Мы быстро прилаживаем очки, нагубные повязки — соски — и щипчики на нос. Ничего не слышно, и сквозь очки плохо видно.
Сидим все друг против друга на нарах, стараемся дышать поменьше, пореже и не двигаться.
Дверь в землянку полуоткрыта.
Лампа, которая свешивается с потолка, еще не погасла и горит утренним, утомленным огнем.
Все спокойно дышат, и только трубочки, из которых выходит воздух, чуть-чуть покрякивают.
Все имеют нелепый, смешной вид и похожи на водолазов. Крутят головами и таращат друг на друга большие от очков глаза.
Тишина, в висках стучит.
В дверь начинает входить редкий-редкий зеленовато-желтый туман.
Мысль-молния:
«Газ… Это газ».
Через две минуты напряженного молчания и сопения кто-то начинает кашлять. Кашель сквозь повязку кажется придушенным и сиплым.
Солдат по прозвищу «старик» клонит голову вниз, делает мне какие-то умоляюще непонятные знаки руками.
Я инстинктивно хватаю чайник со вчерашним чаем и начинаю брызгать прямо в лицо «старику». Он одобрительно кивает головой. Ему, видно, полегчало, но все же он чувствует себя очень нехорошо.
Хрипение вдыхателыньх трубок усиливается.
Дышать трудно.
Еще несколько человек клонят головы: им очень нехорошо.
Я чувствую себя пока неплохо, но что делать с ними?