— Густые цепи неприятеля появились на дороге между целями пятой и четырнадцатой!
— Заметны вспышки батарей противника!
— За окопами против участка одиннадцатой роты поилась группа врага с каким-то флагом.
Я передаю эти сведения на батарею.
Начинается ружейный огонь.
Над окопом с тихим свистом и пением летят шальные пули, ударяются в бруствер, отскакивают рикошетом вдоль траншеи…
Наша батарея бьет без передышки. К двум часам огонь увеличивается настолько, что пороховой дым буквально не дает дышать. Наблюдатель утомлен. Я передаю ему телефонную трубку, а сам беру трубу — наблюдать.
Где-то поднимается страшная ружейная и пулеметная трескотня. Кричат «ура» или что-то в этом роде. Жутко. Кроме нас да еще двух пехотных телефонистов, в окопе ни души. Я напрягаю глаза и сквозь завесу черного «мезенитового» дыма стараюсь разглядеть общую обстановку боя. Легкий ветерок помогает мне.
Куда ни глянь — впереди, справа, слева, сзади — идут густые черные колонны неприятеля.
Разрывы нашей артиллерии вырывают из них десятки и сотни человек, но они почти не редеют.
— Сколько их, куда их гонят?!
Рота, ушедшая вперед встречать незваных гостей, окопалась и задерживает по меньшей мере батальон.
Этот ад продолжается двое суток, и мы в течение их не отдали ни одной пяди земли, хотя неприятеля было вчетверо больше нас. В то время, когда мы дорожили каждым солдатом, он бросал на гибель целые батальоны.
Никогда в жизни не забуду этих двух суток, которые мы просидели бессменно в пустых окопах под ужасным огнем. Сейчас, стоит лишь мне зажмурить глаза, я отчетливо представляю себе поле, широко видное сквозь стекла «цейса», и отовсюду, из-за каждого бугра, из-за каждой неровности местности прущие густой черной массой неприятельские колонны.
Наступление армии генерала Макензена было остановлено.
Подтянули такие резервы, которые не смог сломить даже сильный враг.