способа и не достигаютъ своей цѣли — не усвояютъ народу образцовыхъ произведеній древности. Переводы буквальные почти всегда — мертвый капиталъ литературы, а перифрастическіе — почти вовсе безполезны для читателей. Читая напримѣръ Кузена, вы дивитесь легкости и плавности его выраженія; но Платонъ едвали бы узналъ въ немъ энергію собственной своей мысли. Правда, одинъ германскій рецензентъ недавно, говоря о нѣмецкомъ переводѣ «Русской Исторіи» Г. Устрялова, замѣтилъ[ВТ 1]: die Uebersetzung ist, wie sie sein muss, d. h., man bemerkt es nirgends, dass es eine Uebersetzung ist, die man vor sich hat. Но это замѣчаніе, по моему мнѣнію, только вполовину справедливо. Хорошо конечно не узнать, что переводъ есть переводъ, однакожъ не менѣе нужно и то, чтобы сочинитель переведенной книги узналъ въ этомъ переводѣ дѣйствительно свое сочиненіе. По этому истинно хорошимъ переводомъ, кажется, надобно почитать тотъ, въ которомъ 1) выражена мысль писателя, если можно, со всѣми ея оттѣнками, 2) сохранена чистота и естественность современной фразы на томъ языкѣ, на который сочиненіе переводится. In hac translatione conficienda, говоритъ Астъ о своемъ латинскомъ переводѣ Платона[ВТ 2], id potissimum contendi, ut, quæ sunt interpretationis officia, et fidelem et latinam eam fingerem.
Эти общія правила я постоянно имѣлъ въ виду, при переложеніи Платоновыхъ разговоровъ, хотя, можетъ быть, и не всегда находилъ въ себѣ довольно силы строго выполнить ихъ. Признаюсь, — особенности двухъ языковъ, оригинальность Платоновыхъ оборотовъ и выраженій, множество поговорокъ и пословицъ и въ нѣкоторыхъ мѣстахъ необходимая связь философской мысли съ такими, а не
способа и не достигают своей цели — не усвояют народу образцовых произведений древности. Переводы буквальные почти всегда — мертвый капитал литературы, а перифрастические — почти вовсе бесполезны для читателей. Читая например Кузена, вы дивитесь легкости и плавности его выражения; но Платон едва ли бы узнал в нём энергию собственной своей мысли. Правда, один германский рецензент недавно, говоря о немецком переводе «Русской Истории» Г. Устрялова, заметил[ВТ 3]: die Uebersetzung ist, wie sie sein muss, d. h., man bemerkt es nirgends, dass es eine Uebersetzung ist, die man vor sich hat. Но это замечание, по моему мнению, только вполовину справедливо. Хорошо конечно не узнать, что перевод есть перевод, однакож не менее нужно и то, чтобы сочинитель переведенной книги узнал в этом переводе действительно свое сочинение. Поэтому истинно хорошим переводом, кажется, надобно почитать тот, в котором 1) выражена мысль писателя, если можно, со всеми её оттенками, 2) сохранена чистота и естественность современной фразы на том языке, на который сочинение переводится. In hac translatione conficienda, говорит Аст о своем латинском переводе Платона[ВТ 4], id potissimum contendi, ut, quæ sunt interpretationis officia, et fidelem et latinam eam fingerem.
Эти общие правила я постоянно имел в виду, при переложении Платоновых разговоров, хотя, может быть, и не всегда находил в себе довольно силы строго выполнить их. Признаюсь, — особенности двух языков, оригинальность Платоновых оборотов и выражений, множество поговорок и пословиц и в некоторых местах необходимая связь философской мысли с такими, а не
