Бога, когда поселенная въ немъ душа забываетъ Божію заповѣдь, когда, по врожденной своей слабости, уклоняется отъ законовъ ума и подчиняется владычеству тѣла, — что̀ впрочемъ не мѣшаетъ божественному промыслу заботиться о ея спасеніи, хотя люди заблудшіе или порочные обыкновенно почитаются оставленными Богомъ и проводятъ бѣдственную жизнь. Кому покажутся неудовлетворительными слова Платона (Legg. IV, p. 716 A, B): «Кто, или высящійся тщеславіемъ, или превозносящійся богатствомъ, почестями, красотою тѣла, либо ослѣпленный молодостію и невѣжествомъ, воспламеняетъ душу свою такою заносчивостію, что не нуждается ни въ правителѣ, ни въ вождѣ, а напротивъ считаетъ себя способнымъ руководить и другихъ, — тотъ оставляется Богомъ; будучи же оставленъ имъ и соединившись съ иными подобными, въ изступленіи возмущаетъ все, и для нѣкоторыхъ представляется какъ бы что-то значущимъ, но потомъ, чрезъ небольшое время, подвергшись не маловажному наказанію по суду, въ корнѣ губитъ и себя, и домъ, и общество»? Или затруднитъ ли насъ высказанное въ другомъ мѣстѣ положеніе, что люди добрые и честные бываютъ любимы Богомъ? Вѣдь какъ отдѣльнымъ лицамъ дана такая свобода чувствовать и дѣйствовать, что они могутъ не только слѣдовать похвальному, но и стремиться къ дурному: такъ и это животное міровое, имѣя душу, слитую изъ божественныхъ и земныхъ частей, пользуется такою свободою, что, не смотря на свою зависимость отъ власти Божіей, движетъ само себя и ведетъ жизнь не вовсе несходную съ жизнію человѣческою. И такъ, явно, что въ приведенномъ миѳѣ нѣтъ ничего, что было бы несогласно съ ученіемъ Платона; напротивъ, здѣсь все гармонируетъ съ тѣмъ, что философъ объ управленіи міра и божественномъ промыслѣ излагаетъ въ другихъ своихъ сочиненіяхъ.
Если бы понадобилось рѣшить вопросъ, откуда Платонъ заимствовалъ этотъ миѳическій разсказъ, то можно было бы отвѣчать, что общая оболочка миѳа взята изъ распро-
Бога, когда поселенная в нём душа забывает Божию заповедь, когда, по врожденной своей слабости, уклоняется от законов ума и подчиняется владычеству тела, — что̀, впрочем, не мешает божественному промыслу заботиться о её спасении, хотя люди заблудшие или порочные обыкновенно почитаются оставленными Богом и проводят бедственную жизнь. Кому покажутся неудовлетворительными слова Платона (Legg. IV, p. 716 A, B): «Кто, или высящийся тщеславием, или превозносящийся богатством, почестями, красотою тела, либо ослепленный молодостью и невежеством, воспламеняет душу свою такою заносчивостию, что не нуждается ни в правителе, ни в вожде, а напротив считает себя способным руководить и других, — тот оставляется Богом; будучи же оставлен им и соединившись с иными подобными, в исступлении возмущает всё, и для некоторых представляется как бы что-то значущим, но потом, чрез небольшое время, подвергшись не маловажному наказанию по суду, в корне губит и себя, и дом, и общество»? Или затруднит ли нас высказанное в другом месте положение, что люди добрые и честные бывают любимы Богом? Ведь как отдельным лицам дана такая свобода чувствовать и действовать, что они могут не только следовать похвальному, но и стремиться к дурному: так и это животное мировое, имея душу, слитую из божественных и земных частей, пользуется такою свободою, что, не смотря на свою зависимость от власти Божией, движет само себя и ведет жизнь не вовсе несходную с жизнью человеческою. Итак, явно, что в приведенном мифе нет ничего, что было бы несогласно с учением Платона; напротив, здесь всё гармонирует с тем, что философ об управлении мира и божественном промысле излагает в других своих сочинениях.
Если бы понадобилось решить вопрос, откуда Платон заимствовал этот мифический рассказ, то можно было бы отвечать, что общая оболочка мифа взята из распро-
