и ту же мысль, не прибавляя к ней ничего своего. При этом он опирается на откровение, а не на доказательство, и потому все время говорит ex tripode, рассказывает о вещах, как они ему представляются, нигде не вдаваясь в их обоснование. И тем не менее, у него можно найти великие, важные и глубокомысленные истины, которые, без сомнения, даже им самим открыты: ведь он далеко не лишен проницательности. Вот почему он вполне заслуживает, чтобы его читали, и с избытком вознаграждает за нужное для этого терпение.
Объяснение этих противоречивых свойств Плотина я нахожу в том, что он и все новоплатоники вообще не истинные философы, не самостоятельные мыслители: то, что они проповедуют, это — чужое, заимствованное, хотя и по большей части хорошо ими переваренное и ассимилированное учение. Именно, они хотели усвоить греческой философии индо-египетскую мудрость и в качестве удобного связующего звена, перехода или menstrui для этого воспользовались платоновской философией, особенно в той ее части, где она впадает в мистицизм. Об этом индийском, прошедшем через Египет источнике новоплатоновских догм свидетельствует прежде всего и неоспоримо все учение Плотина о всеединстве, как оно изложено главным образом в 4-й эннеаде. Уже первая глава ее первой книги („О сущности души“) передает, в очень сокращенном виде, основное учение всей его философии — учение о душе (ψυχη), которая в своем первоисточнике едина и лишь в телесном мире распалась на много душ. Особенно интересна 8-я книга названной эннеады, излагающая, как душа, в силу некоего греховного стремления, попала в это состояние множественности, благодаря чему на ней тяготеет двойная вина: во-первых — ее нисхождение в этот мир, а во-вторых — ее греховные деяния в нем; ту вину она искупает земным бытием вообще, а эту, меньшую, странствованием душ (гл. 5). Очевидно, здесь перед нами та же мысль, что и христианское учение о наследственном грехе и грехе личном. Наибольшего же внимания заслуживает 9-я книга, где, в гл. 3 („Все ли души — одна душа“), на основании единства мировой души объясняются, между прочим, чудеса животного магнетизма, в особенности наблюдаемое и теперь явление, когда сомнамбула на огромном расстоянии слышит тихо сказанное слово — что̀, конечно, должно предполагать цепь внутренне связанных с нею лиц. — У Плотина выступает даже — вероятно, впервые в западной философии — уже давно распространенный тогда на Востоке идеализм: в энн. III, кн. 7, гл. 10 говорится, что душа сделала мир, вступив из вечности во время, с пояснением: ου γαρ τις αυτου τουδε του παντος τοπος, η ψυχη (ибо нет для этой вселенной иного места кроме души); здесь даже прямо выражена идеальность времени словами: δει δε ουκ εξωϑεν της ψυχης λαμβανειν τον χρονον, ώσπερ
