шение и даже поощрение браков между христианами и евреями; против такой меры ничего не может возразить и Церковь, ибо она имеет за себя авторитет самого апостола (1 Кор. 7, 12—16). Тогда останется лет через 100 весьма мало евреев, вскоре исчезнет совершенно призрак Агасфера, он будет погребен, и избранный народ сам не будет знать, куда он делся. Однако этот желательный результат будет сведен на нет, если эмансипацию евреев доведут до того, что дадут им государственные права, т. е. доступ к правительственным и служебным должностям в христианских государствах. Ибо тут-то они поистине con amore будут и останутся евреями. Справедливость требует, конечно, чтобы им было предоставлено пользование гражданскими правами наравне с другими, но допускать их до государственных должностей — нелепо: они, как были, так и останутся чуждым восточным народом, почему и должны всегда считаться лишь оседлыми чужестранцами. Когда, лет приблизительно 25 тому назад, в английском парламенте дебатировался вопрос об эмансипации евреев, то некий оратор предположил следующий гипотетический случай. Английский еврей приезжает в Лиссабон и встречает там двух человек в крайней нужде и самых стесненных обстоятельствах; между тем дело обстоит так, что в его власти выручить лишь одного из них. Лично они оба ему равно неизвестны. Один из них — англичанин, но христианин; другой — португалец, но еврей. Кого он выручит? — Мне кажется, что ни один рассудительный христианин и ни один искренний еврей не затруднится ответом. Но именно этот ответ и дает надлежащий масштаб допустимости прав для евреев.
Ни в каком другом случае религия не врывается так непосредственно и откровенно в практическую и материальную жизнь, как при присяге. Это, конечно, довольно скверно, что жизнь и собственность одного человека становятся, таким образом, в зависимость от метафизических убеждений другого. Но что, если со временем, — а этого можно опасаться, — все религии погибнут и всякая вера исчезнет; что станет тогда с присягой? — Поэтому вполне стоит труда исследовать, нет ли в присяге чисто-морального, независимого от какой-либо положительной веры, но, тем не менее, ясного смысла, который, как Святая Святых из чистого золота, может противостоять такому всемирному пожару Церквей, хотя бы смысл этот, по освобождении от помпы и выразительного языка религиозной присяги, и оказался несколько бедным и простым?
Неоспоримое назначение присяги состоит в том, чтобы морально
