такими, каковы они сами по себе: в этом смысле гения отличает обдуманность.
Именно эта обдуманность позволяет художнику точно воспроизводить на полотне ту природу, которая лежит перед его глазами; она же позволяет поэту воссоздавать, посредством отвлеченных понятий, наглядную действительность и животворить ее для нашего сознания, а также выражать словами то, что другие только чувствуют. Животное проводит свою жизнь безо всякой обдуманности. Сознанием оно владеет, т. е. познает себя, свое благополучие и неблагополучие, а также и те предметы, которые являются их причиной. Но познание его всегда остается субъективным, никогда не переходит в объективное: все, что проходит в этом познании, кажется животному само собою понятным и поэтому никогда не может сделаться для него ни концепцией (объект изображения), ни проблемой (объект размышления). Его сознание таким образом вполне имманентно. Не тождественно, но все-таки родственно ему по характеру сознание обыкновенного, заурядного человека, потому что и его восприятие вещей и мира по преимуществу субъективно и главным образом имманентно. Оно воспринимает вещи в мире, но не самый мир, свои деятельные и пассивные состояния, но не себя. Но по мере того как по бесконечной лестнице развития отчетливость сознания возрастает все более и более, выступает обдуманность, или осмысленность, и мало-помалу дело доходит до того, что порою, хотя и редко и опять-таки с очень различной степенью ясности, нашу голову как молния пронизает мысль: „что все это такое?“ или „как, собственно, все это произошло?“ Первый вопрос, если он достигает большой ясности и долго стоит перед сознанием, создает философа, а второй, при том же условии, — художника или поэта. Отсюда, высокое призвание философа и художника имеет свои корни в обдуманности, которая прежде всего вытекает из отчетливости, с какою они, философ и художник, сознают мир и самих себя и, благодаря этому, начинают осмысленно ориентироваться в действительности. Весь же этот процесс творчества и мысли объясняется тем, что интеллект, получив в сознании перевес над волей, по временам освобождается от нее, хотя первоначально он и состоит у нее на службе.
Предложенные здесь соображения о гениальности примыкают к 22-ой главе и дополняют нарисованную там картину заметного по всей лестнице живых существ все большего и большего обособления воли от интеллекта. Именно последнее достигает у гения своей высшей степени: у него доходит оно до полного
