при данных обстоятельствах, при воздействии определивших его мотивов, все-таки вполне возможно было совершенно иное поведение, даже прямо противоположное его собственному, — и оно осуществилось бы, если бы только он был другим: в этом-то лишь и было все дело. Для него, ибо он таков, а не иной, ибо он имеет такой-то и такой характер, невозможно было, конечно, никакое иное поведение; но само по себе, т. e. objective, оно было возможно. Таким образом, ответственность, которую он сознает за собой, только на поверхности и с виду касается его поступка, в сущности же она касается его характера: он чувствует себя ответственным за этот последний. И именно за характер делают его ответственным также другие люди, тотчас же оставляя в своем суждении самое деяние, чтобы определить свойства деятеля: „это дурной человек, злодей“, или „это плут“, или „это мелкая, фальшивая, низменная душа“, — таков их приговор, и их упреки направлены на его характер. Деяние, вместе с мотивом, принимается при этом в расчет лишь как свидетельство о характере деятеля, но получает значение его верного симптома, по которому он устанавливается непреложно и навсегда. Чрезвычайно верно говорит, поэтому, Аристотель: Ἐγκωμιάζομεν πράξαντας τά δἔργα σημεῖα τῆς ἐξεώς ἐστι, ἐπεὶ ἐπαινοῖμεν ἀν καὶ μη πεπραγότα, εὶ πιστεύοιμεν εἶναι τοιοῦτον. (Rhetorica, I, 9. „Мы прославляем за свершенное; но дела суть признаки натуры — поэтому мы хвалили бы и не свершившего деяния, если бы считали его способным на это деяние“). Итак, ненависть, отвращение и презрение постигают не преходящее деяние, а пребывающие свойства деятеля, т. е. характера, которым оно обусловлено. Вот почему на всех языках эпитеты моральной негодности, обозначающие ее бранные слова, скорее служат предикатами человека, нежели поступков. Они относятся к характеру: ибо он должен нести вину, в которой он по поводу деяний только был изобличен.
Там, где находится вина, должна находиться также и ответственность. А так как последняя является единственным данным, позволяющим заключить к моральной свободе, то и свобода должна содержаться там же, именно в характере человека, — тем более что мы достаточно уже убедились, что ее нельзя непосредственно найти в отдельных поступках, которые наступают с строгой необходимостью, раз предположен характер. Характер же, как было показано в третьем отделе, врожден и неизменен.
Итак, остановимся теперь несколько поближе на свободе в этом единственном действительно обоснованном смысле, чтобы, после того как мы открыли ее по известному факту в сознании и нашли для нее место, построить, насколько это окажется возможным, также ее философскую концепцию.
