честь, свою славу у людей, чье-нибудь уважение, симпатию зрителей и т. д.; точно так же, когда мы этим поступком желаем поддержать принцип, от всеобщего следования которому мы eventualier ждем выгоды для себя самих, как, например, от принципа справедливости, всеобщей готовности прийти на помощь и т. д.; равным образом когда мы считаем нужным повиноваться какому-либо абсолютному повелению, исходящему хотя от неизвестной, но все-таки очевидно высшей силы: в этом случае побуждающим стимулом может служить только страх перед вредными последствиями непослушания, хотя они представляются лишь в общем и неопределенном виде; далее, когда каким-нибудь поступком или воздержанием от него мы стремимся поддержать свое собственное высокое мнение о себе самих, своем значении или достоинстве, ясно или неясно понятых, — мнение, от которого в противном случае пришлось бы отказаться и тем получить удар для своей гордости; наконец также, когда мы, по вольфовским принципам, желаем тем работать над своим собственным усовершенствованием. Словом, можно предположить в качестве последней движущей пружины поступка все, что угодно: все-таки окажется, что, тем или иным окольным путем, действительным импульсом служит в конце концов собственное благо и горе поступающего, — значит, поступок эгоистичен, следовательно — он лишен моральной ценности. Существует только один случай, где этого нет, именно когда последнее движущее основание к совершению или несовершению поступка прямо и исключительно лежит в благе и горе кого-нибудь другого, играющего при этом пассивную роль, — когда, следовательно, активная сторона при своем поведении или воздержании имеет в виду единственно благо и горе другого и совсем не стремится ни к чему иному, кроме как к тому, чтобы этот другой не потерпел ущерба или даже получил помощь, поддержку и облегчение. Только эта цель налагает на поступок или воздержание от него печать моральной ценности, — которая, поэтому, основана исключительно на том, что поступок совершается или не совершается просто на пользу и впрок другому лицу. А коль скоро этого нет, то благо и горе, побуждающие к любому поступку или удерживающие от него, могут быть лишь благом и горем самого поступающего: но тогда поступок или воздержание от него всегда будет эгоистичным, т. е. лишенным моральной ценности.
Но если, теперь, мой поступок совершается всецело и исключительно ради другого, то моим мотивом непосредственно должно быть его благо и горе, точно также как при всех других поступках таким мотивом служит мое собственное. Это приводит нашу проблему к более узкой формулировке, именно к такой: каким обра-
