альным выражением которого служит всякий бессердечный, несправедливый или злой поступок.
„Индивидуация — простое явление, возникающее с помощью пространства и времени, которые есть не что более, как обусловленные моей мозговой познавательной способностью формы всех ее объектов: поэтому множественность и различие индивидуумов тоже есть простое явление, т. е. имеются лишь в моем представлении. Моя истинная, внутренняя сущность существует в каждом живущем столь же непосредственно, как она в моем самосознании сказывается лишь мне самому“. — Именно это убеждение, для которого в санскрите имеется постоянное выражение в формуле tat twam asi, т. е. „это ты“, — именно оно выступает в виде сострадания, так что на нем основана всякая подлинная, т. е. бескорыстная добродетель, и его реальным выражением служит всякое доброе дело. Именно к этому убеждению обращается в последнем счете всякая апелляция к милосердию, человеколюбию, к снисхождению: ибо такая апелляция есть напоминание о том соображении, что мы все составляем одну и ту же сущность. Напротив, эгоизм, зависть, ненависть, преследование, бессердечие, месть, злородство, жестокость ссылаются на указанное выше первое убеждение и на нем успокаиваются. Умиление и радость, какие мы испытываем, слыша о каком-нибудь благородном поступке, а еще более при виде его, в наибольшей же степени сами его совершая, основаны в своем глубочайшем корне на том, что поступок этот дает нам уверенность, что по ту сторону всякой множественности и различия индивидуумов, какие являет нам principium individuationis, лежит их единство, на самом деле существующее, даже доступное для нас, так как ведь оно только что фактически обнаружилось.
Смотря по тому, укрепляется ли тот или этот вид познания, в отношениях между отдельными существами проявляется Эмпедоклова φιλια или νεικος. Но если бы кто, под влиянием νεικος, враждебно ворвался в своего самого ненавистного недруга и проник в самую его сокровенную глубь, тот, к своему изумлению, открыл бы в нем самого себя. Ибо как в сновидении во всех представляющихся нам лицах скрываемся мы сами, так это и при бодрствовании, — хотя здесь это не так легко видеть. Но tat twam asi.
Преобладание того либо другого из этих двух видов познания заметно не только в отдельных поступках, но и во всем способе сознавания и настроения, который поэтому так существенно разнится у доброго и у злого характера. Последний всюду чувствует крепкую стену между собою и всем вне его. Мир для него — абсолютное не-я, и его отношение к нему — изначала враждебное: от этого основным тоном его настроения становится ненавистничество, подозрение, зависть, злорадство. — Добрый характер, напротив, живет в одно-
