для этой цели понятия, так что можно будет изложить дело в кратких словах. В подразделении же интеллектуальная свобода, находящаяся в ближайшем родстве с физической, должна была занять место рядом с этой последней.
c) Итак, я обращаюсь прямо к третьему виду, к моральной свободе, которая собственно и есть то liberum arbitrium, о каком говорится в теме Корол. Академии.
Понятие моральной свободы связано с понятием свободы физической с такой стороны, что мы можем отдать себе отчет также и в его возникновении, которое необходимо относится к гораздо более позднему времени. Физическая свобода, как сказано, имеет отношение лишь к материальным препятствиям: отсутствие последних равносильно ее наличности. Но вот замечено было, что в иных случаях человек, не встречая помехи в материальных обстоятельствах, удерживается от поступков простыми мотивами, вроде угроз, обещаний, опасностей и т. п., — поступков, которые в противном случае он наверно совершил бы по указанию своей воли. Таким образом возник вопрос: можно ли считать этого человека еще свободным? или — подлинно ли сильный противомотив может точно так же останавливать и делать невозможным согласный с действительной волей поступок, как и физическое препятствие? Ответить на это здравому смыслу было нетрудно, — именно, мотив ни в каком случае не может действовать так, как физическое препятствие: в то время как последнее сплошь и рядом превышает всякие человеческие телесные силы, мотив никогда сам по себе не может быть непреодолимым, никогда не обладает абсолютной властью, но всегда может быть еще перевышен каким-нибудь более сильным противомотивом, если только таковой найдется и человек в данном индиивдуальном случае окажется доступным для его воздействия. Ведь и в самом деле, мы часто видим, что даже обычно наиболее сильный из всех мотивов, сохранение своей жизни, все же побеждается другими мотивами, например — при самоубийстве и пожертвовании жизнью ради других, ради мнений и ради разного рода интересов; наоборот, люди иной раз переносят какие угодно изысканные мученья и пытки, при одной мысли, что иначе они потеряют жизнь. Но если отсюда и явствовало, что с мотивами не связано никакого чисто-объективного и абсолютного принуждения, то все-таки за ними можно было признать принудительность субъективную и относительную, именно для данного заинтересованного лица, — что́ в результате дает одно и то же. Оставался, таким образом, вопрос: свободна ли самая воля? — Здесь, стало быть, понятие свободы, которое до тех пор мыслилось лишь по отношению к возможности, было уже применено к хотению, и возникла про-
