совершенно вне познавательной сферы последнего, как такого. Поэтому, если идеи должны сделаться объектом познания, то это возможно лишь при устранении индивидуальности в познающем субъекте. Нам и предстоит теперь заняться ближайшим и более подробным разъяснением этой мысли.
Впрочем, сначала еще одно очень существенное замечание. Я надеюсь, во второй книге мне удалось доказать следующее: то, что в кантовской философии называется вещью в себе и признано столь значительным, но темным и парадоксальным учением (в особенности благодаря способу, каким Кант его вводит, именно — заключением от обоснованного к основанию), камнем преткновения, даже слабой стороной его философии, это, говорю я, если прийти к нему совершенно иной дорогой, той, какую избрали мы, — оказывается ничем иным, как волей, в расширенной нами и определенной сфере этого понятия. Я надеюсь, далее, что после всего изложенного никто не поколеблется в определенных ступенях объективации этой воли, составляющей само в себе мира, — признать то, что Платон называл вечными идеями, или неизменными формами (ειδη), то, что было признано самым главным, но в то же время и самым темным и парадоксальным догматом его учения и в течение столетий было предметом размышления, споров, насмешек и почитания множества разномыслящих умов.
Если воля для нас — вещь в себе, а идея — непосредственная объектность воли на определенной ступени, то мы находим, что кантовская вещь в себе и платонова идея, которая одна для Платона οντως ον, — эти два великих темных парадокса двух величайших мыслителей запада, хотя и не тождественны друг другу, но находятся между собою в очень близком родстве и различаются только одним определением.
Оба великие парадокса, именно потому, что, при всем своем внутреннем согласии и родстве, они ввиду крайнего различия индивидуальностей своих творцов звучат так несходно, служат даже лучшим взаимным комментарием и уподобляются двум совершенно различным путям, приводящим к одной цели. Это можно пояснить в нескольких словах. Именно, основная мысль Канта сводится к следующему. «Время, пространство и причинность не определения вещи в себе, а принадлежат лишь ее явлению, ибо они не что иное, как формы нашего познания. А так как всякая множественность и всякое возникновение и
