столь великого страдания и за какую неведомую вину; а мученик понял бы, что все злое, совершаемое или когда-нибудь совершавшееся в мире, вытекает из той воли, которая составляет и его сущность, проявляется и в нем, и что он вместе с этим проявлением и его утверждением принял на себя все те муки, какие возникают из подобной воли, и по справедливости терпит их, покуда он — эта воля. Эту мысль выражает чуткий поэт Кальдерон в своей трагедии «Жизнь — сон»:
|
Грех первейший человека, |
В самом деле, как же не грех, не вина, когда вечный закон определяет за нее смерть? Кальдерон в этих стихах выразил только христианский догмат о первородном грехе.
Живое познание вечного правосудия, этого коромысла весов, которое нераздельно связует malum culpae с malo poenae, требует полного возвышения над индивидуальностью и принципом ее возможности; поэтому оно, как и родственное ей чистое и ясное познание сущности всякой добродетели, большинству людей останется вовеки недоступно. Оттого мудрые праотцы индусского народа, в дозволенных только трем возрожденным кастам Ведах, или в эзотерическом учении мудрости, выразили его прямо, насколько оно поддается слову и понятию и насколько это допускает их картинная и рапсодическая манера изложения, — но в народной религии, или экзотерическом учении, они передали его лишь в окраске мифов. Непосредственное выражение этой мысли о вечном правосудии, разнообразное по форме, мы находим в Ведах — плоде высшего человеческого познания и мудрости, зерно которого наконец дошло до нас в Упанишадах, величайшем даре нашего столетия; особенно часто она выражается в такой форме: перед взорами ученика проводятся одно за другим все существа мира, одушевленные и неодушевленные, и о каждом из них произносится ставшее формулой и потому названное Mahavakya — слово Tatoumes, правильнее — tat twam asi, что означает: это — ты[1]. Но для народа эта великая истина, насколько он в своей ограниченности мог ее понять, была переведена на язык того способа познания, который следует закону основания и который, правда, решительно не может вместить ее во всей ее чистоте и сущности и даже находится в прямом противоречии с нею, но в форме известного мифа однако воспринял ее суррогат, достаточный как норма поведения,
- ↑ Oupnek’hat, т. I, стр. 60 и сл.
