на долгое время я совершенно лишился сна. Кончивъ всѣ бутылки съ примѣрнымъ терпѣніемъ, я не вдругъ поправился.
Несмотря на это, я продолжалъ сочинять; кромѣ романса: «Горько, горько мнѣ», написанного мною въ 1827 году на слова Корсака, я сочинилъ нѣсколько театральныхъ отдѣльныхъ сценъ для пѣнія съ оркестромъ, а именно: дуетъ съ речитативомъ для баса съ теноромъ (A-dur), хоръ на смерть героя (C-moll), арію для баритона (As-dur), (Adajio этой послѣдней послужило мнѣ для канона финала 1-го акта оперы «Русланъ и Людмила), молитву для театра въ три голоса F-dur.
Занятія мои были прерваны золотушнымъ воспаленіемъ въ лѣвомъ глазу, произшедшимъ, вѣроятно, отъ продолжительныхъ приливовъ крови къ головѣ. Меня посадили въ темную комнату, а лечилъ меня знаменитый окулистъ Лерхе, при чемъ дѣло не обошлось безъ слабительныхъ. Это насильственное употребленіе внутреннихъ лекарствъ видимо повредило моему здоровью и приготовило новыя страданія.
По минованіи болѣзни глаза, я съ новымъ рвеніемъ[1] принялся за работу[2]. Обстоятельства мнѣ благоприятствовали: на нашей квартирѣ зала была большая; одинъ изъ моихъ знакомыхъ, графъ Девьеръ игралъ весьма хорошо на скрипкѣ. Онъ былъ полковымъ адъютантомъ конно-гвардейскаго полка, и изрѣдка я могъ брать къ себѣ нужное для моихъ сочиненій число духовыхъ инструментовъ, за весьма небременительныя кондиціи. Недостававшіе струнные инструменты равнымъ образомъ находили мы также хозяйственными распоряженіями. Въ вокальной части помогалъ мнѣ Варламовъ; онъ самъ охотно пѣлъ басовыя партіи, и съ искреннею готовностью привозилъ потребное число пѣвчихъ (конюшенныхъ, если не ошибаюсь) для исполненія хоровъ. Такимъ образомъ я слышалъ эффект написанного мною.
Около этого времени (кажется) я познакомился съ скрипачемъ Реми (Remi); онъ въ нѣсколько уроковъ выправилъ мнѣ правую руку; къ сожалѣнію это случилось поздно, - страсть къ сочиненію рѣшительно отвлекла меня отъ упражненія въ испол-
