Перейти к содержанию

Воспоминания. 9 января (Витте)

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
(перенаправлено с «9 января (Витте)»)
Воспоминания. 9 января
автор Сергей Юльевич Витте
Дата создания: 1911, опубл.: 1922. Источник: С. Ю. Витте. Воспоминания. Царствование Николая II. Берлин, «Слово», 1922 г. Часть 1, глава 23. • Фрагмент из книги С. Ю. Витте «Царствование Николая II».

Я ранее имел случай говорить о тех полицейских организациях рабочих, которые ввел покойный Плеве и которые получили наименование "Зубатовщины". Тогда же я рассказывал о приглашении в руководители рабочих священника Гапона, к которому Плеве питал полное доверие.

Это доверие к полицейским рабочим организациям после ссылки во Владимир Зубатова и убиения Плеве -- сохранилось у тогдашнего градоначальника генерала Фулона. Генерал Фулон заменил градоначальника генерала Клейгельса, который был сделан Его Величеством генерал-адъютантом и отправлен в Киев занять место генерал-губернатора после ухода генерала Драгомирова.

Назначение Клейгельса генерал-губернатором в Киеве очень всех удивило, ибо, хотя Клейгельс и был недурной градоначальник, по крайней мере не хуже других, которые были ранее его, например генерала фон Валя и несомненно лучше бывших после него, а в том числе и нынешнего градоначальника Драчевского, -- но тем не менее он представлял собой человека весьма ограниченного, малокультурного и гораздо более знающего природу жеребцов, нежели природу людей. Но как человек -- Клейгельс был недурной и довольно комичный, комичный своею важностью. В молодости, вероятно, он был красивый гренадер и будучи градоначальником, -- хотя в то время он был уже в пожилых летах, -- он всегда держал себя с сознанием своей красоты, и именно красоты гренадерской, связанной с внешним величием. Причем, когда он начинал говорить, то говорил с расстановкой, крайне возвышенными словами, часто иностранного происхождения.

Очень часто Клейгельс начинал разговор с сакраментальной фразы: "хотя я человек известных форм, но..." и т. д. -- далее идет какая-нибудь мысль.

Таким образом, большинство петербуржцев знало, о ком идет речь, если кто-нибудь произносил фразу: "хотя я человек известных форм" -- значит, разговор идет о Клейгельсе.

Кстати сказать, Клейгельс, сделавшись генерал-губернатором в Киеве, во время своего довольно кратковременного генерал-губернаторства ничего ни дурного, ни хорошего не сделал, и местным населением, если не был любим, то и не был ненавидим. Но перед самым 17 октября, когда революция разразилась вовсю, когда я вступил на пост председателя совета министров и в Киеве появились громадные беспорядки -- Клейгельс как бы исчез со сцены и затем был уволен с должности генерал-губернатора и на место генерал-губернатора был назначен нынешний военный министр Сухомлинов, бывший тогда командующей войсками в Киеве (кстати сказать, он как перед 17 октября, так и после 17 октября не был в Киеве, а был заграницей).

На место Клейгельса петербургским градоначальником был назначен генерал Фулон, который был начальником жандармов в Царстве Польском.

Генерал Фулон, несомненно, по существу порядочный во всех отношениях человек, крайне воспитанный, милый, но, конечно, совершенно чуждый и полицейскому духу, полицейским приемам, и полицейскому характеру. Он был бы гораздо более на своем месте, если бы, например, он заведывал петербургскими институтами. Вследствие такого своего характера, Фулон вполне доверился Гапону и той полицейской организации, которую Гапон должен был устроить с полицейскими целями, и которая, затем, преобразилась в демонстрирующую силу.

Как я предсказывал при начале организации Зубатовщины, все эти организации, делаемые с целью держать рабочих в полицейских руках, хотя бы при помощи несправедливого отношения к интересам капиталистов -- должны привести в известный момент к тому, что эти организации стряхнут с себя полицейское направление и воспримут в той или другой мере социалистические принципы борьбы с капиталом, борьбы не только мирным путем, но и силой, и, в этом смысле, представят значительную общественную опасность.

Когда, еще в 1903 году, началось смутное революционное брожение, как в верхах, так и внизу, то, конечно, все рабочие организации, прежде всего, восприняли революционный дух и революционное настроение.

Поп Гапон, если бы и хотел, то не мог бы удержать этого течения; но ему и не было никакого расчета удерживать, ибо, как я уже говорил, в то время все, или во всяком случае большинство, спятили с ума, требуя полного переустройства Российской Империи на крайне демократических началах народного представительства.

Если в то время таких идей держались Меньшиков и кн. Мещерский, ныне ежедневно пишущие самые удивительные реакционные статьи совершенно зоологического характера, то что же удивительного, что не устоял и бедный поп Гапон.


За несколько дней до 9 января было известно, что рабочие приготовляют петицию Государю Императору, в которой они предъявляют различные не то просьбы, не то требования, касающиеся их бытия. Конечно, требования эти были крайне односторонни, преувеличенны и не без известного оттенка революционизма, хотя они и были написаны в довольно приличной форме.

И вот, Гапон должен был повести всех этих рабочих, многие тысячи человек, на Дворцовую площадь -- бить челом Государю Императору, причем они представляли себе, что увидят Его Величество, вручат ему эту просьбу и затем спокойно удалятся.

Было бы это так или нет -- я утверждать не берусь, но полагаю, что если бы я был во главе правительства, то я не посоветовал бы Государю выйти к этой толпе и принять от них прошение, но с другой стороны, вероятно, я бы дал совет, чтобы Его Величество уполномочил или главу правительства или одного из генерал-адъютантов взять это прошение и предложить рабочим разойтись, предупредив, что прошение это будет рассмотрено и по нему последуют те или другие распоряжения. Если же рабочие не разошлись бы, то, конечно, я употребил бы против них силу.

Но дело разыгралось иначе.

Все это движение было для градоначальника Фулона совершенною неожиданностью; он относился к Гапону и ко всем его организациям крайне благодушно и уверял министра внутренних дел, что ничего серьезного произойти не может.

Сам Гапон, как оказывается, пытался видеться с министром юстиции и с министром внутренних дел; виделся ли он с ними или нет, я не знаю, но, во всяком случае, копия петиции, которую они предполагали подать, была им передана. Точно также и я получил у себя на дому, будучи председателем комитета министров, копию этой петиции.

Так как шествие рабочих было назначено на 9-е января, то 8-го у министра внутренних дел было заседание по вопросу о том, как надлежит поступить.

8-го января я видел министра юстиции, который, расставаясь со мной, мне сказал:

-- Сегодня вечером увидимся.

Я спросил:

-- Где?

Он ответил:

-- У Мирского, там будет совещание о том, как поступить завтра с рабочими, которые под предводительством Гапона решили явиться на Дворцовую площадь и просить Государя принять от них петицию.

Я на это ему сказал:

-- Я никакого приглашения не получал.

Он ответил:

-- Наверное получите. Я в особенности указывал Мирскому на необходимость вас пригласить, так как вы так близко знаете рабочий вопрос, всю жизнь имея с ним соприкосновение.

Никакого приглашения я не получил и, как мне передавали впоследствии, потому что Коковцев просил Мирского не приглашать меня (В. Н. Коковцев будто бы сказал, что меня не следует приглашать, так как я несомненно буду поддерживать интересы рабочих). Вечером 8-го ко мне вдруг явилась депутация переговорить по поводу дела чрезвычайной важности. Я ее принял. Между ними, я не нашел ни одного знакомого. Из них по портретам я узнал почетного академика Арсеньева, писателя Анненского, Максима Горького, а других не узнал.

Они начали мне говорить, что я должен, чтобы избегнуть великого несчастия, принять меры, чтобы Государь явился к рабочим и принял их петицию, иначе произойдут кровопролития. Я им ответил, что дела этого совсем не знаю и потому вмешиваться в него не могу; кроме того оно до меня, как председателя комитета министров, совсем не относится. Они ушли недовольные, говоря, что в такое время я привожу формальные доводы и уклоняюсь.

Как только они ушли, я по телефону передал Мирскому об этом инциденте.


Утром 9-го января, как только я встал, я увидел, что на улице по Каменно-островскому проспекту шла большая толпа рабочих с хоругвями, образами и флагами; между ними много женщин и детей, а кроме того, много из любопытных.

Как только эта толпа, или вернее процессия, прошла, я поднялся к себе на балкон, с которого виден Троицкий мост, куда рабочие направлялись.

Не успел я подняться на балкон, как услышал выстрел и мимо меня пролетело несколько пуль, а затем последовал систематический ряд выстрелов. Не прошло и десяти минут, как значительная толпа народа хлынула обратно по Каменно-островскому проспекту, причем многие несли раненых и убитых, взрослых и детей.

Оказалось, что на основании совещания, которое происходило 8 января вечером, было решено, чтобы рабочих манифестантов, или эти толпы рабочих -- не допускать далее известных пределов, находящихся близ Дворцовой площади. Таким образом, демонстрация рабочих допускалась вплоть до самой площади, но на нее вступать рабочим не дозволялось. Поэтому, когда они подходили к площади (это было около Троицкого моста), то их встречали войска: военные требовали от рабочих, чтобы они далее не шли или возвращались обратно, предупредив, что если они сейчас не возвратятся, то в них будут стрелять. Так было поступлено везде. Рабочих предупредили, они не верили, что в них будут стрелять, и не удалились. Всюду последовали выстрелы, залпы и, таким образом, были убиты и ранены, насколько я помню, больше 200 человек.

Это событие, конечно, послужило орудием для лиц, ведших смуту и революцию, для еще большого возмущения народа. Всю эту историю саму по себе неприятную, и, по моему мнению, весьма неискусно направленную, конечно, еще взмылили так, что начали рассказывать уже по всей России о том, что были убиты тысячи людей и только из-за того, что они хотели подать своему Государю петицию относительно их тяжелого положения. Но даже между благоразумными людьми эта история произвела очень дурное впечатление.

После этой катастрофы Гапон скрылся, бежал.

Это была первая кровь, пролитая в довольно обильном количестве, которая как бы напутствовала к широкому течению, так называемую, русскую революцию 1905 года.

Эта Гапоновская катастрофа произвела смуту не только в обществе, но и в рядах правительства. Все начали критиковать министра внутренних дел, кн. Святополк-Мирского, обвиняя его в слабости, я, с своей стороны, при всей дружбе и уважении к кн. Святополк-Мирскому, конечно, не мог не признать, что в этом деле он показал себя слабым, доверившимся человеку еще более слабому, нежели он -- градоначальнику ген. Фулону, который, между прочим, был назначен градоначальником по рекомендации дворцового коменданта Гессе; первое время к нему весьма благосклонно относился и Государь Император.