Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
В майские дни[править]
Хороша была весна в России!
Половина мая. Москвичи все уже переехали на дачи. И как много было этих дач в окрестностях Москвы: от крестьянских деревенских избушек — до роскошных особняков.
Впрочем, я и приятели мои, охотники, московским дачам предпочитали мой деревенский дом, большой и просторный, в глуши Владимирской губернии, среди лесов.
Благодатные дни. Жаркая, звенящая тишина. Недвижность. Зеленый сад, березы и ели — в палящем солнце. Таинственно и протяжно свистит иволга, — делает лето. В душе — лень и истома…
Мои приятели одеты в рубахах, повязаны по животу поясочками. Один Василий Сергеевич в чесучовом «спинжаке», как говорил Ленька. И племянник мой — в студенческой тужурке, невероятно короткой, по моде.
Никто из приятелей ничего не делает. Кто бродит по саду, кто лежит на лавочке, кто под березами в тени. Собираются только к завтраку, к обеду. Завтрак — на террасе. Бриться лень — все обросли бородкой.
— Хорошо! — говорит охотник Караулов за чаем на террасе. — Вот именно — опрощение, тишь, отрада. Ни городских забот, ни назойливых мыслей — вся «интеллигентщина» выветривается. Газет нет, ходим в рубахах, в туфлях, щетинка отрастает! Все — на одно лицо. Всеобщее поравнение.
— Позвольте, — заспорил мой племянник-студент, — как это вы говорите: «интеллигентщина» выветривается. Бриты или небриты, в рубахах или в пиджаках — не все ли равно. По лицу интеллигента видно.
— Не согласен, — сказал Караулов. — Если так поживем еще с месяц — черта с два вы нас за интеллигентов примете. Вот посмотрите, как уже оброс бородой Юрий Сергеевич. Всякий, кто посмотрит, скажет — кучер.
— А знаете что, — засмеялся приятель Вася, — если так жить до августа, то и вправду мы все на кучеров похожими сделаемся. Вон Колька, уж на что у него интеллигентная физиономия, а за месяц и у него будет рожа, как у беглого каторжника.
Коля Курин быстро надел пенсне и пристально посмотрел на приятеля Васю.
— Позвольте, позвольте, почему я это в августе буду похож на беглого каторжника? Это кто же вам дал право делать такие выводы?
Не слушая Колю, Василий Сергеевич продолжал:
— А доктор Иван Иванович — всего две недели, как не стрижет баки, и опять похож на раскольника. Никто не скажет, что интеллигент, доктор…
Иван Иванович насупился:
— Едва ли. Я все-таки дворянин.
— А я — столбовой дворянин! — оживился Коля. — Я во второй книге дворянства.
— Вздор! — вскинулся вдруг Павел Александрович. — Вздор! И в четвертой книге не можете быть, тут столбовым и не пахнет.
— Почему? — возмутился Коля.
— Ясно почему: фамилия слабая, куриная, не дадут столбовому.
— Почему? А Курочкин есть? Уткин есть? Галкин есть? Воробьев есть? Петухов есть? Голубятников есть? Всё птичьи фамилии. Орловых сколько!
— Но орел и курица — большая разница. И как ни странно, почему-то весь этот вздор, эти споры всегда начинаются с него, — показал Павел Александрович на меня. — Нигде этого нет, только здесь, у него. И в чем дело?.. Люди, конечно, меняются, но что бы ни было — видно происхождение. Дворянин виден.
— Ни черта не виден! — сказал ни с того ни с сего Юрий Сергеевич.
— Но порода же видна?
— Порода и в собаках есть, — кротко заметил Караулов.
— В лошадях еще, — прибавил Ленька, убирая со стола посуду.
— Молчать! — взвизгнул Павел Александрович. — Это невозможно; Ленька тоже лезет в разговор.
— Я его как-нибудь умою, — сказал Василий Сергеевич, обращаясь ко мне. Тетенька Афросинья принесла к столу вареники и сказала:
— Вот господам вареники из свежего творогу со сметаной.
— Скажи, Афросинья, — спросил я, — кто из нас больше всего на кучера похож?
— Выдумаете тоже! Какие кучера! Видать, что господа.
— Ну, а кто больше всех на барина похож? — спросил Караулов.
Афросинья в недоумении посмотрела на всех и сказала:
— Юрий Сергеевич более всего похож.
— А почему? — спросили приятели.
— А как же… Из себя полный, щеки с румянцем, кушает кротко. Кушая, молчит, только глазами водит благородно — туды-сюды. Пьет скромно, не морщится, видать, что барин.
— Вот и ошиблась, — сказал Василий Сергеевич. — У нас столбовой дворянин — Николай Васильевич.
— Да кто знает… Только жигуляст, стана нет. У Юрия-то Сергеича — стан… У нас столбовой-то дворянин недалече тут жил. Ему ничего не скажи, а то, и-их, ругаться начнет! И вот кричит, на всех кричит!.. На попа кричит, на жену, на земского. Видать, что столбовой… Так на праздники ему гости пели, а он зачинал:
Эхма! поди прочь,
Поди прочь, берегись…
Скинь-ка шапку,
Скинь-ка шапку,
Скинь-ка шапку
Да пониже,
Да пониже поклонись…
Вдруг потемнело. По крыше террасы забарабанил дождь, блеснула молния, за ней раскаты грома.
— Вот оно что! — сказал доктор Иван Иванович, — гроза… Оттого-то все глупости и говорят. Действие стихии…
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
В майские дни — Впервые: Возрождение. 1939. 2 июня. Печатается по газетному тексту.
Я во второй книге дворянства — имеется в виду «История родов русского дворянства»: В 2 т. (сост. П. Н. Петров, СПб., 1886).