В то время, когда я был у великого князя московского послом от светлейшего государя моего, находился тут же Григорий Истома (Isthoma), толмач этого князя, человек дельный, выучившийся латинскому языку при дворе Иоанна, короля датского. В 1496 году был он послан своим князем к королю датскому вместе с тогдашним послом датского короля, шотландцем Давидом, с которым я также там познакомился в первое моё посольство; он-то изложил нам вкратце своё путешествие. Этот путь кажется нам крайне трудным по суровости тех стран, и потому я хотел описать его в коротких словах, как от него слышал. Сперва, но его словам, он и вышеупомянутый посол Давид, отпущенные его государем, прибыли в Великий Новгород. Но так как в это время королевство шведское отпало от датского короля, к тому же и московский князь имел несогласия с шведами, и так как они не могли держаться обыкновенного пути по причине военных смут, то и отправились они по другому пути, который был длиннее, но зато безопаснее, и сперва прибыли из Новгорода к устьям Двины и к Потивло (Potivulo?) очень трудною дорогою. Истома говорил, что этот путь, который он никогда не перестанет клясть за перенесённые во время его неприятности и труды, тянется триста миль. Наконец в устьях Двины они сели на четыре судна; плыли, держась правого берега океана, и видели там высокие и суровые горы. Сделав 16 миль и переехав через какой-то залив, они приплыли к левому берегу и, оставив вправе обширное море, которое получило своё имя от реки Печоры, также как и соседние горы, прибыли к народам Финлаппии, которые хотя живут рассеянно по морскому берегу в низких хижинах и ведут почти звериную жизнь, однако всё-таки смирнее (mansuetiores) диких лопарей (Lappi). По словам Истомы, эти народы платят дань московскому князю. Потом, оставив землю лопарей и сделав 80 миль морем, они достигли страны Нортподен, подвластной королю шведскому. Русские называют её Каянской Землёй (Caienska Semla), а народ — каянами (Cayeni). Он говорил, что подвигаясь оттуда вдоль извилистого берега, который тянулся вправо, они достигли мыса, называемого Святым Носом (Sanctus Nasus). Святой Нос есть огромная скала, выдающаяся в море наподобие носа; под нею видна пещера с несколькими водоворотами, которая каждые шесть часов поглощает морскую воду (mare) и с большим шумом обратно изрыгает назад эту пучину. Одни говорили, что это середина моря, другие — что это Харибда. Сказывал он, что сила этой пучины так велика, что она притягивает корабли и другие предметы, находящиеся поблизости, крутит их и поглощает, — и что они никогда не бывали в большей опасности. Ибо когда пучина внезапно и сильно стала притягивать корабль, на котором они ехали, то они едва с великим трудом спаслись налёгши всеми силами на вёсла. Миновав Святой Нос, они прибыли к какой-то скалистой горе, которую им надлежало обойти. Когда они были там задержаны на несколько дней противными ветрами, шкипер сказал: «Скала, которую вы видите, называется Семь (Semes); если мы не умилостивим её каким-либо даром, то нелегко нам будет миновать её». Истома, по его словам, упрекнул его за пустое суеверие, на что шкипер ничего не ответил, и они, задержанные там сильною непогодой в продолжении целых четырёх дней, поплыли дальше только после того, как ветры стихли. Когда они уже ехали с попутным ветром, шкипер сказал: «Вы смеялись над моим предложением умилостивить скалу Семь, как над пустым суеверием; но если бы я не умилостивил её, тайно взлезши на камень ночью, то нам никоим образом нельзя было бы пройти». На вопрос, что̀ он принёс Семи в дар? — он сказал, что лил на камень, выступ которого мы видели, — масло, смешанное с овсяною мукою. Потом, плывя таким образом, они встретили другой огромный мыс, Мотку (Motka), подобный полуострову; на его оконечности находился замок Бартус (Barthus), значит сторожевой дом. Ибо норвежский король держит там военный гарнизон, для охранения границ. Истома говорил, что этот мыс так далеко вдаётся в море, что едва в 8 дней можно обогнуть его; чтобы не замедлять своего пути, они с великим трудом на плечах перетащили и свои суда и груз через перешеек, шириною в полмили. Потом они приплыли в страну дикилоппов (Dikiloppi), — это и есть дикие лопари, — к месту, называемому Дронт, которое отстоит от Двины к северу на 200 миль; даже и там, по их рассказам, московский князь пользуется правом (solere) собирать дань. Оставив там лодки, они совершили остальной путь землёю, на санях. Кроме того он рассказывал, что там стада оленей, которые на норвежском языке называются Rhen, употребляются так же, как у нас стада быков: они немного побольше наших оленей. Лопари употребляют их вместо вьючного скота следующим образом. Впрягают оленей в повозку, сделанную наподобие рыбачьей лодки; человек привязывается в ней за ноги для того, чтобы не выкинуться от быстрого бега оленей. Он держит в левой руке вожжи, которыми умеряет бег оленей, а в правой палку, которою предотвращает падение повозки, когда она наклонится на одну сторону более, чем следует. Этим способом езды они сделали 20 миль в один день и наконец отпустили оленя; Истома говорил, что олень сам воротился к своему господину в обычное становище. Совершив этот путь, они прибыли к норвежскому городу Берген (Berges), лежащему прямо на север между горами, а оттуда на лошадях в Данию. Между прочим сказывают, что в Дронте и Бергене, во время летнего солнцестояния, день имеет 22 часа. Власий (Blasius), другой княжеский толмач, который немного лет тому назад был послан своим государем к цесарю в Испанию, рассказывал нам о своём пути иначе и гораздо сокращённее. Он говорил, что, будучи послан из Московии к Иоанну, королю датскому, он шёл сухопутьем (pedes) до Ростова; сев на корабли в Переяславле, приехал Волгою в Кострому; оттуда 7 вёрст шёл сухим путём до какой-то речки, которою вошёл в Вологду, потом в Сухону и Двину, и плыл до норвежского города Бергена и перенёс все труды и опасности, о которых выше рассказано со слов Истомы; наконец приехал в Гафнию, столицу Дании, называемую у германцев Копенгагеном. И тот и другой говорили, что в Московию воротились через Ливонию и совершили этот путь в продолжении года. Хотя один из них, Григорий Истома, говорил, что половину этого времени он был задержан бурями в разных местах, однако и тот и другой единогласно утверждали, что в это путешествие они сделали 1.700 вёрст т. е. 340 миль. Также Димитрий, тот самый, который весьма недавно был послом у папы в Риме, и по рассказам которого Павел Иовий написал свою Московию, — по этой самой дороге три раза ездил в Норвегию и Данию; он подтвердил справедливость всего вышесказанного. Впрочем все они, когда я их спрашивал о Замёрзшем или Ледовитом море, отвечали только одно, а именно, что видели в приморских местах множество величайших рек, которые массой своих вод и силой течения гонят море на далёкое пространство от берегов и которые замерзают вместе с морем на известное пространство от самого берега, как это бывает в Ливонии и в иных частях Швеции. Ибо, хотя от сильных ветров лёд в море ломается, однако в реках это бывает редко или никогда, — если только не случится наводнения: тогда лёд поднимается или ломается. Обломки же льду, выносимые реками в море, почти целый год плавают по нему и от сильного холода снова смерзаются так, что иногда там можно видеть льды многих годов, смёрзшиеся в одну массу, что̀ легко узнать из обломков, которые ветер выбрасывает на берег. Я слышал от достойных веры людей, что и Балтийское море во многих местах и весьма часто замерзает. Говорили, что также и в той стране, где обитают дикие лопари, солнце не заходит 40 дней во время летнего солнцестояния; однако в продолжении трёх часов ночи его диск покрывается каким-то мраком, так что не видно его лучей, но тем не менее оно даёт столько света, что сумерки никого не заставляют оставлять работу. Московиты похваляются тем, что берут подать с этих диких лопарей: хотя это и невероподобно, однако не удивительно, так как последние не имеют других соседей, требующих с них подати. Они платят дань рыбой и кожами, так как другого не имеют. Заплатив годовую дань, они хвалятся, что уже больше ничего никому не должны и независимы во всём остальном. Хотя у лопарей нет хлеба, также соли и других пряностей (gulae irritamenta), и они питаются только одной рыбой и дичью, однако, как утверждают, они очень склонны к сладострастию. Все они очень искусные стрелки, так что если на охоте попадутся им какие-либо дорогие звери, то они убивают их стрелою в мордочку, для того, чтобы им досталась шкура целая и без дыр. Отправляясь на охоту, они оставляют дома с женой купцов и других иностранных гостей. Если, возвратясь, они находят жену довольною обращением гостя и веселее обыкновенного, то дают ему какой-нибудь подарок; если же напротив, то со стыдом выгоняют его. Они уже начинают покидать врождённую дикость и делаться кротче от обращения с иностранцами, которые ради прибытка посещают их. Они охотно допускают к себе купцов, которые привозят им одежды из толстого сукна, также топоры, иглы, ложки, ножи, чаши, муку, горшки и т. п., — так что они питаются уже варёною пищею и принимают более мягкие нравы. Они употребляют платье, сшитое собственными руками из различных звериных шкур, и в этом одеянии иногда приходят в Московию; однако весьма немногие употребляют сапоги или шапки, сделанные из оленьей кожи. Золотая и серебряная монета у них вовсе не употребляется; они довольствуются одним обменом товаров. Так как они не понимают других языков, то иностранцам кажутся почти немыми. Свои шалаши они покрывают древесною корою, и нигде у них нет постоянных жилищ: истребив на одном месте диких зверей и рыбу, они перекочёвывают на другое. Вышеупомянутые послы московского государя рассказывали также, что они видели в этих странах высочайшие горы, подобно Этне постоянно извергающие пламя, и что в самой Норвегии многие горы разрушились от постоянного горения. Некоторые, увлёкшись этим, ложно утверждают, что там находится чистилищный огнь. Когда я отправлял посольство у датского короля Христиерна, то слышал об этих горах почти тоже самое от правителей Норвегии, которые в то время случайно там находились. Говорят, что около устьев реки Печоры, находящихся вправо от устьев Двины, обитают в океане различные большие животные, между прочим одно животное величиною с быка, которое прибрежные жители называют моржем (Mors). Ноги у него короткие, как у бобра; грудь в сравнении с остальным его телом несколько выше и шире; два верхних зуба длинны и выдаются вперёд. Эти животные для распложения и отдыха оставляют океан и уходят стадом на горы; прежде чем предаться сну, который у них обыкновенно очень крепок, они подобно, журавлям, ставят одного на стражу: если тот заснёт или будет убит охотником, тогда легко поймать и остальных; если же он подаст сигнал своим обыкновенным мычаньем, то остальное стадо, пробуждённое этим, подвернувши задние ноги к зубам, с величайшею скоростью скатывается с горы, как в повозке, и стремительно бросается в океан: там они иногда отдыхают также на обломках плавающих льдин. Охотники бьют этих животных ради одних зубов, из которых московиты, татары и преимущественно турки искусно делают рукояти мечей и кинжалов; они употребляют их более для украшения, нежели для того, чтобы наносить тяжелее удары, как воображал кто-то. У турок, московитов и татар эти зубы продаются на вес и называются рыбьими зубами.
Ледовитое море на широком пространстве тянется вдаль за Двиною до самых устьев Печоры и Оби, за которыми, говорят, находится страна Енгронеландт. Судя по слухам, я думаю, что она отчуждена от сношений и торговли с нами как по причине высоких гор, которые покрыты постоянными снегами, так и вследствие постоянно плавающего по морю льда, который препятствует навигации и делает её опасною, а потому эта страна и неизвестна.