отзывах нельзя, несмотря на то, что, признаюсь откровенно, они возмущали меня. Довольно сказать, что эти господа ⟨с плеча⟩ осуждают книгу, ни при одном осуждении не указывая, почему они осуждают ее, и осуждая за то, чего в ней нет, или доказывая свое осуждение так, что ничего не понимаешь. Довольно сказать, что один из них, говоря о моей методе обучения чтению, выписывает мои слова, что ученик после 10 повторенных складов на слух сам начинает складывать, и спрашивает: каким это чудом? Тогда как справедливость моих слов основана на 14-летнем опыте, и первый опыт над учеником может подтвердить это. Другой говорит, что я возвраща[юсь] к методе зазубрения складов, и тоже выписывает мои слова, что м[ожет] ученик выучить все буквы в один урок, и ставит знаки восклицания, тогда как больше половины сотен детей, которых я сам выучил грамоте, в один урок выучивали все буквы.
Потом один из них приводит басню Езопа, слово в слово переведенную мною с греческого, — как образец бессмыслицы; потом говорит, что я показал свое невежество в славянском языке теми упражнениями в этом языке, которые я поместил, — не показывая, в чем это невежество, тогда как я знаю, что особенно занимался этим отделом и воспользовался всеми указаниями, которые мне могли дать лучшие авторитеты науки. Потом говорит, что всё написано языком тульско-калужского наречия, т. е. дурным языком, и в пример того выставляет слова: водить червей. Почему неизвестный господин полагает, что он более имеет ⟨вкуса и⟩ знания и искусства владения русским языком, чем я, он не доказывает, и как надо выразить по-русски: водить червей или пчел или овец, он не говорит. —
Другой критик, в особенности, вероятно, слышав и полюбив слова о том, что в детских книгах нехороша мораль, всё время упрекает меня в кисло-сладенькой самодельной морали, тогда как очевидно, что самое резкое отличие моей книги от всех других состоит в том, что морали никакой нельзя найти в моей книге. Это до такой степени справедливо, что, переводя басни Езопа, я, хотя и [с] сожалением, выпустил все заканчивающие поучения. Этот же критик говорит, что все знаки препинания поставлены огульно ошибочно. Но почему — не говорит. Читаешь и не веришь своим глазам. Неужели в книге, стоившей мне 14 лет работы и тысячи рублей денег, я не мог справиться у гимназиста о том, как ставятся знаки препинания. Но журналистов[1] ничто не останавливает. Выписаны: Маленькая собачка кусалась, но не могла и прогрызть сапога. Бодливой корове бог рог не дает. Потом: Ученику дали книгу. Он сказал: трудно, дали другую, он сказал: скучно. Дали бабе холст, говорит: толст. Дали потоне, говорит: дай боле.
- ↑ Слово: журналистов написано поверх зачеркнутого: критиков