23 Мая 1856. [Москва.]
Лѣтній іюньской вечеръ въ самомъ началѣ, 5-й часъ, рожь начинаетъ колоситься трубкой, — темнозеленая и трава такая же. Мимо кустовъ травы и низкихъ дубовыхъ кустовъ всё какъ будто мелькаютъ серенькіе звѣрки, какъ будто зайцы. Это тѣни облаковъ. —
— Майское раннее утро, 7-й часъ, послѣ дождя ночью, сильный, сиверкой вѣтеръ. Крапива, смородина, тополь; тополи блѣдными сторонами листьевъ выворочены. Солнце блеститъ, но не совсѣмъ, сквозь сѣрыя длинныя тучки. Въ желудкѣ скверно и знобитъ.
— Рѣка въ полдень. Ясно. Вѣтрено противъ теченья. Вся живая, рябитъ, но не течетъ, большая лодка, одинъ гребецъ, гребетъ двумя веслами, какъ будто съ мѣста не двигается.
Сынъ каждый день ходитъ крестить свою мать, прощая[сь], ежели даже она спитъ. Мать 80 лѣтъ, чахоткой умираетъ съ горя черезъ годъ послѣ смерти сына, и въ продолженіи этаго[1] года не вѣритъ его смерти. —
[2] — Тропинка въ колосящейся ржи. Тучи сизыя надъ березовой рощей, сырость въ лицо, но тихо, не шелохнется. Какъ будто всё чего то ждетъ съ благоговѣніемъ. —
26 Мая.
Часто мужика за нечестный поступокъ сразу называешь мерзавцомъ, какъ будто названіе, присвоенное людямъ, поступающимъ дурно, объясняетъ его поступокъ; тогда какъ нашего брата за такой же поступокъ, называешь жалкимъ, слабымъ.
