лось повеселиться... Взглядъ его упалъ на гигантскую огненную вывҍску:
— «Синематографъ «Moderne».
— Пойду я хоть въ синематографъ, — подумалъ несчастный; и уныло побрелъ въ иллюминованный подъҍздъ. Черезъ минуту публика въ ужасҍ шарахнулась отъ какого-то невысокаго чернаго человҍка, который со страдальческимъ воемъ, расталкивая всҍхъ, бросился къ выходу.
Въ синематографҍ демонстрировали сенсацiонную картину: «Леонидъ Андреевъ у себя на дачҍ. Только самое короткое время! Леонидъ Андреевъ на моторной лодкҍ. Рҍдкое зрҍлище! Леонидъ Андреевъ и Оскаръ Норвежскiй за чаемъ! Леонидъ Андреевъ говоритъ въ граммофонъ. Невозможное стало возможнымъ! Спҍшите смотрҍть!».
На лицҍ Андреева застыла мертвенная скука; въ глазахъ виднҍлось страданiе. Онъ махнулъ рукой и пошелъ на вокзалъ написать женҍ письмо, — что завтра выҍзжаетъ обратно.
— Открыточку? — спросила его продавщица въ вокзальномъ кiоскҍ. — Вотъ, пожалуйста... Не желаете ли: Леонидъ Андреевъ, послҍднiй выпускъ.
Андреевъ, шатаясь, отошелъ отъ кiоска, опустился на колҍни и, воздҍвъ руки кверху, заплакалъ:
— Господи! За что ты меня проклялъ?!
лось повеселиться... Взгляд его упал на гигантскую огненную вывеску:
— «Синематографъ «Moderne».
— Пойду я хоть в синематограф, — подумал несчастный; и уныло побрёл в иллюминованный подъезд. Через минуту публика в ужасе шарахнулась от какого-то невысокого черного человека, который со страдальческим воем, расталкивая всех, бросился к выходу.
В синематографе демонстрировали сенсационную картину: «Леонид Андреев у себя на даче. Только самое короткое время! Леонид Андреев на моторной лодке. Редкое зрелище! Леонид Андреев и Оскар Норвежский за чаем! Леонид Андреев говорит в граммофон. Невозможное стало возможным! Спешите смотреть!».
На лице Андреева застыла мертвенная скука; в глазах виднелось страдание. Он махнул рукой и пошёл на вокзал написать жене письмо, — что завтра выезжает обратно.
— Открыточку? — спросила его продавщица в вокзальном киоске. — Вот, пожалуйста... Не желаете ли: Леонид Андреев, последний выпуск.
Андреев, шатаясь, отошёл от киоска, опустился на колени и, воздев руки кверху, заплакал:
— Господи! За что ты меня проклял?!
