Я развернулъ альбомъ и наткнулся на портретъ какого-то унылаго человѣка.
— Кто это?
— Большой негодяй! Устраивалъ сходки разныя... Да — шалишь — сообщилъ я кому слѣдуетъ...засадили его.
— Гм... А этотъ?
— Морской чиновникъ? Воръ и растратчикъ. Я въ одной статьѣ такое про него написалъ, что вверхъ тормашками со службы полетѣлъ.
— Это вотъ, кажется, очень симпатичное лицо...
— Какое! Бомбистъ, совершеннѣйшiй бомбистъ! Школьнымъ учителемъ былъ. Онъ, правда, бомбъ еще не металъ, но могъ бы метать. Ужасно казался мнѣ подозрительнымъ! Въ Якутской области теперь.
— А этотъ?
— Этотъ? Просто мерзавецъ. Вотъ тутъ еще есть — жидъ, зарѣзавшiй отца, поджигатель, два растлителя малолѣтніхъ... а эти — такъ себѣ, просто негодяи.
Онъ закрылъ альбомъ и, прищурившись, ласково сказалъ:
— Можетъ, вы свою карточку дадите, а? Я бы вставилъ ее въ альбомчикъ.
— Гм... послѣ развѣ, когда-нибудь.
Онъ сидълъ, со сложенными на животѣ руками, молча, съ любопытствомъ поглядывая на меня.
Потомъ всталъ, оправилъ лампадку, и, вытирая замаслившiеся руки объ волосы, спросилъ скрипучимъ голосомъ:
— Небоcь, бомбы все бросаете?
— Нѣтъ, не бросаю. Чего же мнѣ ихъ бросать...
— Нынче всѣ бросаютъ.
Узнавши, что я бомбъ не бросаю, онъ повеселѣлъ и, скорчивъ лицо въ подобіе улыбки, хлопнулъ меня по колѣну:
— Такъ ужъ и быть!.. Показать развѣ вамъ мой звѣринецъ?!
Я удивился.
Я развернулъ альбом и наткнулся на портрет какого-то унылого человека.
— Кто это?
— Большой негодяй! Устраивал сходки разные... Да — шалишь — сообщил я кому следует...засадили его.
— Гм... А этот?
— Морской чиновник? Вор и растратчик. Я в одной статье такое про него написал, что вверх тормашками со службы полетел.
— Это вот, кажется, очень симпатичное лицо...
— Какое! Бомбист, совершеннейший бомбист! Школьным учителем был. Он, правда, бомб еще не метал, но мог бы метать. Ужасно казался мне подозрительным! В Якутской области теперь.
— А этот?
— Этот? Просто мерзавец. Вот тут еще есть — жид, зарезавший отца, поджигатель, два растлителя малолетних... а эти — так себе, просто негодяи.
Онъ закрыл альбом и, прищурившись, ласково сказал:
— Может, вы свою карточку дадите, а? Я бы вставил ее в альбомчик.
— Гм... после разве, когда-нибудь.
Он сидел, со сложенными на животе руками, молча, с любопытством поглядывая на меня.
Потом встал, оправил лампадку, и, вытирая замаслившиеся руки о волосы, спросил скрипучим голосом:
— Небоcь, бомбы все бросаете?
— Нет, не бросаю. Чего же мне их бросать...
— Нынче все бросают.
Узнавши, что я бомб не бросаю, он повеселел и, скорчив лицо в подобие улыбки, хлопнул меня по колену:
— Так уж и быть!.. Показать разве вам мой зверинец?!
Я удивился.
