христіанка, а она все сердится, и все у нея враги, и все враги по христіанству и добродѣтели“.
Послѣ графини Лидіи Ивановны пріѣхала пріятельница, жена директора, и разсказала всѣ городскія новости. Въ три часа и она уѣхала, обѣщаясь пріѣхать къ обѣду. Алексѣй Александровичъ былъ въ министерствѣ. Оставшись одна, Анна дообѣденное время употребила на то, чтобы присутствовать при обѣдѣ сына (онъ обѣдалъ отдѣльно) и чтобы привести въ порядокъ свои вещи, прочесть и отвѣтить на записки и письма, которыя у нея скопились на столѣ.
Чувство безпричиннаго стыда, которое она испытывала дорогой, и волненіе совершенно исчезли. Въ привычныхъ условіяхъ жизни она чувствовала себя опять твердою и безупречною.
Она съ удивленіемъ вспомнила свое вчерашнее состояніе. „Что же было? Ничего. Вронскій сказалъ глупость, которой легко положить конецъ, и я отвѣтила такъ, какъ нужно было. Говорить объ этомъ мужу не надо и нельзя. Говорить объ этомъ — значитъ придавать важность тому, что́ ея не имѣетъ“. Она вспомнила, какъ она разсказала почти признаніе, которое ей сдѣлалъ въ Петербургѣ молодой подчиненный ея мужа, и какъ Алексѣй Александровичъ отвѣтилъ, что, живя въ свѣтѣ, всякая женщина можетъ подвергнуться этому, но что онъ довѣряется вполнѣ ея такту и никогда не позволитъ себѣ унизить ее и себя до ревности. „Стало быть, не зачѣмъ говорить? Да славу Богу и нечего говорить“, сказала она себѣ.
Алексѣй Александровичъ вернулся изъ министерства въ четыре часа, но, какъ это часто бывало, не успѣлъ войти къ ней. Онъ прошелъ въ кабинетъ принимать дожидавшихся просителей и подписать нѣкоторыя бумаги, принесенныя правителемъ дѣлъ. Къ обѣду (всегда человѣка три обѣдали у Карениныхъ) пріѣхали: старая кузина Алексѣя Александровича, директоръ