— Да нѣтъ, я не могу его принять, и это ни къ чему не… — Она вдругъ остановилась и взглянула вопросительно на мужа (онъ не смотрѣлъ на нее). — Однимъ словомъ, я не хочу…
Алексѣй Александровичъ подвинулся и хотѣлъ взять ея руку.
Первымъ движеніемъ она отдернула свою руку отъ его влажной, съ большими надутыми жилами руки, которая искала ея; но, видимо, сдѣлавъ надъ собой усиліе, пожала его руку.
— Я очень благодарю васъ за ваше довѣріе, но… — сказалъ онъ, съ смущеніемъ и досадой чувствуя, что то, что онъ легко и ясно могъ рѣшить самъ съ собой, онъ не можетъ обсуждать при княгинѣ Тверской, представлявшейся ему олицетвореніемъ той грубой силы, которая должно была руководить его жизнью въ глазахъ свѣта и мѣшала ему отдаваться своему чувству любви и прощенія. Онъ остановился, глядя на княгиню Тверскую.
— Ну, прощайте, моя прелесть, — сказала Бетси вставая. Она поцѣловала Анну и вышла. Алексѣй Александровичъ провожалъ ее.
— Алексѣй Александровичъ, я знаю васъ за истинно-великодушнаго человѣка, — сказала Бетси, остановившись въ маленькой гостиной и особенно крѣпко пожимая ему еще разъ руку. — Я посторонній человѣкъ, но я такъ люблю ее и уважаю васъ, что я позволяю себѣ совѣтъ. Примите его. Алексѣй Вронскій есть олицетворенная честь, и онъ уѣзжаетъ въ Ташкентъ.
— Благодарю васъ, княгиня, за ваше участіе и совѣты. Но вопросъ о томъ, можетъ или не можетъ жена принять кого-нибудь, она рѣшитъ сама.
Онъ сказалъ это, по привычкѣ съ достоинствомъ приподнявъ брови, и тотчасъ же подумалъ, что, какія бы ни были слова, достоинства не могло быть въ его положеніи. И это онъ увидалъ по сдержанной, злой и насмѣшливой улыбкѣ, съ которою Бетси взглянула на него послѣ его фразы.
