— Такъ должно было быть! — сказалъ онъ. — Пока мы живы, это должно быть. Я это знаю теперь.
— Это правда, — говорила она, блѣднѣя все болѣе и болѣе и обнимая его голову. — Все-таки что-то ужасное есть въ этомъ послѣ всего, что́ было.
— Все пройдетъ, все пройдетъ, мы будемъ такъ счастливы! Любовь наша, если бы могла усилиться, усилилась бы тѣмъ, что въ ней есть что-то ужасное, — сказалъ онъ, поднимая голову и открывая улыбкой свои крѣпкіе зубы.
И она не могла не отвѣтить улыбкой — не словамъ, а влюбленнымъ глазамъ его. Она взяла его за руку и гладила ею себя по похолодѣвшимъ щекамъ и обстриженнымъ волосамъ.
— Я не узнаю тебя съ этими короткими волосами. Ты такъ похорошѣла. Мальчикъ. Но какъ ты блѣдна!
— Да, я очень слаба, — сказала она улыбаясь. И губы ея опять задрожали.
— Мы поѣдемъ въ Италію, ты поправишься, — сказалъ онъ.
— Неужели это возможно, чтобы мы были какъ мужъ съ женой, одни, своею семьей съ тобой? — сказала она, близко вглядываясь въ его глаза.
— Меня только удивляло, какъ это могло быть когда-нибудь иначе.
— Стива говоритъ, что онъ на все согласенъ, но я не могу принять его великодушіе, — сказала она, задумчиво глядя мимо лица Вронскаго. — Я не хочу развода, мнѣ теперь все равно. Я не знаю только, что́ онъ рѣшитъ о Сережѣ.
Онъ не могъ никакъ понять, какъ могла она въ эту минуту свиданія думать и помнить о сынѣ, о разводѣ. Развѣ не все равно было?
— Не говори про это, не думай, — сказалъ онъ, поворачивая ея руку въ своей и стараясь привлечь къ себѣ ея вниманіе; но она все не смотрѣла на него.
— Ахъ, зачѣмъ я не умерла, лучше бы было, — сказала она,
