— Не знаю, я не пробовалъ подолгу. Я испыталъ странное чувство, — продолжалъ онъ. — Я нигдѣ такъ не скучалъ по деревнѣ, русской деревнѣ, съ лаптями и мужиками, какъ проживъ съ матушкой зиму въ Ниццѣ. Ницца сама по себѣ скучна, вы знаете. Да и Неаполь, Сорренто хороши только на короткое время. И именно тамъ особенно живо вспоминается Россія, и именно деревня. Онѣ точно какъ…
Онъ говорилъ, обращаясь и къ Кити, и къ Левину, и переводя съ одного на другого свой спокойный и дружелюбный взглядъ; говорилъ очевидно, что приходило въ голову.
Замѣтивъ, что графиня Нордстонъ хотѣла что-то сказать, онъ остановился, не досказавъ начатаго, и сталъ внимательно слушать ее.
Разговоръ не умолкалъ ни на минуту, такъ что старой княгинѣ, всегда имѣвшей про запасъ, на случай неимѣнія темы, два тяжелыя орудія: классическое и реальное образованіе и общую воинскую повинность, не пришлось выдвигать ихъ, а графинѣ Нордстонъ не пришлось подразнить Левина.
Левинъ хотѣлъ и не могъ вступить въ общій разговоръ; ежеминутно говоря себѣ: „теперь уйти“, онъ не уходилъ, чего-то дожидаясь.
Разговоръ зашелъ о вертящихся столахъ и духахъ, и графиня Нордстонъ, вѣрившая въ спиритизмъ, стала разсказывать чудеса, которыя она видѣла.
— Ахъ, графиня, непремѣнно свезите, ради Бога свезите меня къ нимъ! Я никогда ничего не видалъ необыкновеннаго, хотя вездѣ отыскиваю, — улыбаясь, сказалъ Вронскій.
— Хорошо, въ будущую субботу, — отвѣчала графиня Нордстонъ. — Но вы, Константинъ Дмитричъ, вѣрите? — спросила она Левина.
— Зачѣмъ вы меня спрашиваете? Вѣдь вы знаете, что́ я скажу.
— Но я хочу слышать ваше мнѣніе.
— Мое мнѣніе только то, — отвѣчалъ Левинъ, — что эти вертящіеся
