Ужасъ. Женщины шили себѣ саваны, мужчины надѣвали бѣлыя рубахи, при звукахъ молитвъ и при шопотахъ страха изступленнымъ ихъ глазамъ чудился ликъ Антихриста. Вой урагана. Движенье раскаленныхъ огненныхъ стѣнъ, плотная рать съ мѣткимъ огненнымъ боемъ. Скрученныя жаромъ, пылающія лапы, оторванныя бурей отъ вспыхнувшихъ елей. Синія, красныя, мглистыя волны дыма. Завыванье волковъ, рокотанье грома, перекличка захмѣлѣвшаго Огня, воспламененный діалогъ Неба и Земли. А послѣ, когда пиръ этотъ кончился? Залпы и взрывы, зубчатые строи лѣсныхъ великановъ, съ крутимыми жаромъ вѣтвями, мгновенно-исчезающіе смерчи пламени, которое взметется—и нѣтъ его, все это явило свою многокрасочность, и новую картину создаетъ творческая безжалостность Природы. Пламя садится, и смрадъ, не сжигаемый имъ, чадитъ, ѣстъ глаза, стелется, ластится низомъ во мракѣ. Только еще пламенѣютъ, долго и чадно горятъ исполинскія груды вѣтроломныхъ костровъ, вѣроломныхъ костровъ, что были такими сейчасъ еще свѣтлыми, а теперь съѣдаются, рушатся, выбрасываютъ вверхъ искряные снопы, и, умирая, опрокидываются.
Русскіе крестьяне издавна привыкли почитать „небесный огонь“, снисшедшій на землю не разъ въ видѣ молніи. Но они почитаютъ также и земной „живой огонь“, „изъ дерева вытертый, свободный, чистый и природный“. На Сѣверѣ, гдѣ часты па-
Ужас. Женщины шили себе саваны, мужчины надевали белые рубахи, при звуках молитв и при шёпотах страха исступленным их глазам чудился лик Антихриста. Вой урагана. Движенье раскаленных огненных стен, плотная рать с метким огненным боем. Скрученные жаром, пылающие лапы, оторванные бурей от вспыхнувших елей. Синие, красные, мглистые волны дыма. Завыванье волков, рокотанье грома, перекличка захмелевшего Огня, воспламененный диалог Неба и Земли. А после, когда пир этот кончился? Залпы и взрывы, зубчатые строи лесных великанов, с крутимыми жаром ветвями, мгновенно-исчезающие смерчи пламени, которое взметется — и нет его, всё это явило свою многокрасочность, и новую картину создает творческая безжалостность Природы. Пламя садится, и смрад, не сжигаемый им, чадит, ест глаза, стелется, ластится низом во мраке. Только еще пламенеют, долго и чадно горят исполинские груды ветроломных костров, вероломных костров, что были такими сейчас еще светлыми, а теперь съедаются, рушатся, выбрасывают вверх искряные снопы, и, умирая, опрокидываются.
Русские крестьяне издавна привыкли почитать «небесный огонь», снисшедший на землю не раз в виде молнии. Но они почитают также и земной «живой огонь», «из дерева вытертый, свободный, чистый и природный». На Севере, где часты па-
