Мерещится, что вышла въ кругѣ, снова,
Вся нежить, тѣхъ столѣтій темноты,
Кровь льется изъ Бориса Годунова,
У схваченныхъ ломаются хребты.
Рвутъ крючьями языкъ, глаза и руки,
Въ разорванный животъ втыкаютъ шестъ,
По воздуху, въ ночахъ, крадутся звуки,
Смѣхъ вора, вопль захватанныхъ невѣстъ.
Средь бѣла дня на улицахъ видѣнья,
Бормочутъ что-то, шепчутъ въ пустоту,
Разстрѣлы тѣлъ, душъ темныхъ искривленья,
Самъ Дьяволъ на охотѣ. Чу! „Ату!
„Ату его! Руби его! Скорѣе!
Стрѣляй въ него! Хлещи! По шеѣ! Бей!“
Я падаю. Я стыну, цѣпенѣя.
И я ихъ братъ? И быть среди людей!
Постой. Гдѣ я? Избушка. Чьи-то ноги.
Кость человѣчья. Это—для Яги?
И кровь. Идутъ дороги все, дороги.
А! Вотъ она. Кто слышитъ? Помоги!
Мысль изнемогала. Въ воспоминаніи дрожали дыханья свободнаго Моря и лепестки пламецвѣта, а рядомъ—какая-то безумная дьявольская игра. Паутина на мозгѣ. Черныя птицы колдуютъ. Вороны. Помню.
Черные вороны, воры играли надъ нами.
Каркали. День погасалъ.
Темными снами
Призракъ наполнилъ мнѣ блѣдный бокалъ.
И, обратившись лицомъ къ погасающимъ зорямъ,
Тот же текст в современной орфографии
Мерещится, что вышла в круге, снова,
Вся нежить, тех столетий темноты,
Кровь льется из Бориса Годунова,
У схваченных ломаются хребты.
Рвут крючьями язык, глаза и руки,
В разорванный живот втыкают шест,
По воздуху, в ночах, крадутся звуки,
Смех вора, вопль захватанных невест.
Средь бела дня на улицах виденья,
Бормочут что-то, шепчут в пустоту,
Расстрелы тел, душ темных искривленья,
Сам Дьявол на охоте. Чу! «Ату!
Ату его! Руби его! Скорее!
Стреляй в него! Хлещи! По шее! Бей!»
Я падаю. Я стыну, цепенея.
И я их брат? И быть среди людей!
Постой. Где я? Избушка. Чьи-то ноги.
Кость человечья. Это — для Яги?
И кровь. Идут дороги всё, дороги.
А! Вот она. Кто слышит? Помоги!
Мысль изнемогала. В воспоминании дрожали дыханья свободного Моря и лепестки пламецвета, а рядом — какая-то безумная дьявольская игра. Паутина на мозге. Черные птицы колдуют. Вороны. Помню.
Черные вороны, воры играли над нами.
Каркали. День погасал.
Темными снами
Призрак наполнил мне бледный бокал.
И, обратившись лицом к погасающим зорям,
