же предметы кажутся другими. Его водовороты затягиваютъ въ себя, и въ то же время заставляютъ думать о Богѣ, будучи пронизаны до самой глубины призрачнымъ блескомъ мѣсяца. Его женщины должны умирать преждевременно, и, какъ вѣрно говоритъ Бодлэръ, ихъ лица окружены тѣмъ золотымъ сіяніемъ, которое неотлучно соединено съ лицами святыхъ.
Колумбъ новыхъ областей въ человѣческой душѣ, онъ первый сознательно задался мыслью ввести уродство въ область красоты, и, съ лукавствомъ мудраго мага, создалъ поэзію ужаса. Онъ первый угадалъ поэзію распадающихся величественныхъ зданій, угадалъ жизнь корабля, какъ одухотвореннаго существа, уловилъ великій символизмъ явленій моря, установилъ художественную, полную волнующихъ намековъ, связь между человѣческой душой и неодушевленными предметами, пророчески почувствовалъ настроенія нашихъ дней, и, въ подавляющихъ мрачностью красокъ картинахъ, изобразилъ чудовищныя—неизбѣжныя для души—послѣдствія механическаго міросозерцанія.
Въ Паденіи дома Эшеръ онъ для будущихъ временъ нарисовалъ душевное распаденіе личности, гибнущей изъ-за своей утонченности. Въ Овальномъ портретѣ онъ показалъ невозможность любви, потому что душа, исходя изъ созерцанія земного любимаго образа, возводитъ его роковымъ восходящимъ путемъ къ идеальной мечтѣ, къ запредѣльному первообразу, и какъ только этотъ путь пройденъ, земной образъ лишается своихъ красокъ, отпадаетъ, умираетъ, и остается только мечта, прекрасная какъ созданіе искусства, но—изъ иного міра, чѣмъ міръ земного счастья. Въ Демонѣ извращенности, въ Вильямѣ Вильсонѣ, въ сказкѣ Черный котъ, онъ изобразилъ непобѣдимую стихійность совѣсти, какъ ее не изображалъ до него еще никто. Въ такихъ произведеніяхъ, какъ Нисхожденіе въ Мальстрёмъ, Манускриптъ, найденный въ бутылкѣ, и Повѣствованія Артура Гордона Пима, онъ символически представилъ безнадежность нашихъ душевныхъ исканій, логическія стѣны, выростающія передъ нами, когда мы идемъ по путямъ познанія. Въ лучшей своей сказкѣ, Молчаніе, онъ изобразилъ проистекающій отсюда ужасъ, нестерпимую пытку, болѣе острую, чѣмъ отчаяніе, возникающую отъ сознанья того молчанія, которымъ окружены мы навсегда. Дальше, за нимъ, за этимъ сознаніемъ, начинается безпредѣльное царство Смерти, фосфорическій блескъ разложенія, ярость смерча, самумы, бѣшенство бурь, которыя, свирѣп-
же предметы кажутся другими. Его водовороты затягивают в себя, и в то же время заставляют думать о Боге, будучи пронизаны до самой глубины призрачным блеском месяца. Его женщины должны умирать преждевременно, и, как верно говорит Бодлэр, их лица окружены тем золотым сиянием, которое неотлучно соединено с лицами святых.
Колумб новых областей в человеческой душе, он первый сознательно задался мыслью ввести уродство в область красоты, и, с лукавством мудрого мага, создал поэзию ужаса. Он первый угадал поэзию распадающихся величественных зданий, угадал жизнь корабля, как одухотворенного существа, уловил великий символизм явлений моря, установил художественную, полную волнующих намеков, связь между человеческой душой и неодушевленными предметами, пророчески почувствовал настроения наших дней, и, в подавляющих мрачностью красок картинах, изобразил чудовищные — неизбежные для души — последствия механического миросозерцания.
В Падении дома Эшер он для будущих времен нарисовал душевное распадение личности, гибнущей из-за своей утонченности. В Овальном портрете он показал невозможность любви, потому что душа, исходя из созерцания земного любимого образа, возводит его роковым восходящим путем к идеальной мечте, к запредельному первообразу, и как только этот путь пройден, земной образ лишается своих красок, отпадает, умирает, и остается только мечта, прекрасная как создание искусства, но — из иного мира, чем мир земного счастья. В Демоне извращенности, в Вильяме Вильсоне, в сказке Черный кот, он изобразил непобедимую стихийность совести, как ее не изображал до него еще никто. В таких произведениях, как Нисхождение в Мальстрём, Манускрипт, найденный в бутылке, и Повествования Артура Гордона Пима, он символически представил безнадежность наших душевных исканий, логические стены, вырастающие перед нами, когда мы идем по путям познания. В лучшей своей сказке, Молчание, он изобразил проистекающий отсюда ужас, нестерпимую пытку, более острую, чем отчаяние, возникающую от сознанья того молчания, которым окружены мы навсегда. Дальше, за ним, за этим сознанием, начинается беспредельное царство Смерти, фосфорический блеск разложения, ярость смерча, самумы, бешенство бурь, которые, свиреп-
