Разсуждающіе создаютъ рядъ безсодержательныхъ и тяжеловѣсныхъ кличекъ. Будто бы формулъ, а подъ формулы эти ничего не подведешь. Классикъ, реалистъ, декадентъ, символистъ. Фехтовальная школа. Жонглерство словами. Игорный домъ понятій, игорный домъ, гдѣ крапленыя карты отнюдь не рѣдкость. Хотите, кромѣ этихъ кличекъ, я придумаю немедленно еще столько, сколько дней въ году? Нѣтъ. Отказываюсь, мнѣ ужь и отъ этихъ скучно и тягостно.
Въ творчествѣ, въ истинномъ творчествѣ, для меня не то важно, къ какой школѣ принадлежитъ тотъ или другой писатель, а есть ли у него талантъ, и своеобразенъ ли этотъ талантъ. Одного этого слова еще недостаточно. Если я просто скажу—«хорошій конь»—я ничего не скажу. Что такое хорошій конь? И Русскіе битюги, и Фламандскіе тяжеловозы весьма хорошіе кони. Отъ нихъ далеко однако до понятія тонконогаго Арабскаго коня, являющаго ликъ бѣлоснѣжнаго полета, или до темноцвѣтнаго Англійскаго скакуна, который весь—устремленная сила стали. Русскій битюгъ хорошъ, когда онъ везетъ сто пудовъ—или болѣе?—но скакать на немъ смѣшно. Рыцари однако же, кажется, скакали на Фламандскихъ коняхъ, не только на картинахъ Веласкеса. И я думаю, что рыцари бывали въ такія минуты смѣшны. Совершенно такъ же смѣшно и неумѣстно, когда такой, напримѣръ, несомнѣнно большой, сильный, но тупой талантъ, какъ Золя, начинаетъ создавать трогательно-нѣжныя картины, или пытается разсуждать о томъ родѣ поэзіи, въ которомъ маэстро—Верлэнъ. Когда въ сферу такого несоотвѣтствія вступаетъ не только талантъ, но и своеобразный талантъ, и притомъ геніальнаго размаха, результаты получаются еще болѣе убогіе (слонъ ли можетъ танцевать?)—и книга Льва Толстого объ Искусствѣ, или его разсужденіе о Шекспирѣ, принадлежатъ къ самымъ прискорбнымъ событіямъ въ Литературѣ.
Истинный талантъ, и талантъ своеобразный, въ соотвѣтственной ему обстановкѣ, вотъ, кажется мнѣ, основные моменты въ творчествѣ. Но чѣмъ талантъ сильнѣй, и чѣмъ онъ своеобразнѣе, тѣмъ болѣе для него возникаетъ возможностей переплеснуть за свои берега. И тутъ всѣ рамки ломаются, и всѣ клички теряютъ смыслъ. Я неохотно назову Льва Толстого геніемъ, я скажу скорѣе, что это огромный талантъ, достигающій иногда геніальныхъ моментовъ. О Достоевскомъ же не буду сомнѣваться, знаю, что это геній, и такихъ было мало на Землѣ. Этимъ различіемъ между двумя нашими исполинами объясняется то, что Достоевскій, сразу, и то, что называютъ реалистомъ, и то, что называютъ декадентомъ, и то, что называютъ символистомъ, и еще, и еще. О чемъ бы Достоевскій ни заговорилъ, его слово мѣтко, его достиженье—какъ арканъ Индійца, его положенія неожиданны, каждый его замыселъ—остріе. И онъ одинаково хорошъ въ описаніи комнаты и въ рѣчи къ Богу, въ политической статьѣ и въ размышленьи о стихахъ. Когда же Левъ Толстой начинаетъ говорить о Бодлэрѣ, онъ не умѣетъ даже грамотно его процитировать, и когда онъ начинаетъ говорить о Богѣ, его плоскости возмущаютъ душу.
Въ большихъ крыльяхъ есть разныя перья, и разныхъ взаимо-соотвѣтствій. Въ малыхъ крыльяхъ—тоже разныя перья, но сопоставить ихъ,—не такъ ужь они различествуютъ въ размѣрѣ, различье лишь въ окраскѣ—для глаза, который лишь бѣгло смотритъ. Но это не въ осужденье малымъ крыльямъ. И колибри вѣдь птица малая, и
Рассуждающие создают ряд бессодержательных и тяжеловесных кличек. Будто бы формул, а под формулы эти ничего не подведешь. Классик, реалист, декадент, символист. Фехтовальная школа. Жонглерство словами. Игорный дом понятий, игорный дом, где крапленые карты отнюдь не редкость. Хотите, кроме этих кличек, я придумаю немедленно еще столько, сколько дней в году? Нет. Отказываюсь, мне уж и от этих скучно и тягостно.
В творчестве, в истинном творчестве, для меня не то важно, к какой школе принадлежит тот или другой писатель, а есть ли у него талант, и своеобразен ли этот талант. Одного этого слова еще недостаточно. Если я просто скажу — «хороший конь» — я ничего не скажу. Что такое хороший конь? И Русские битюги, и Фламандские тяжеловозы весьма хорошие кони. От них далеко однако до понятия тонконогого Арабского коня, являющего лик белоснежного полета, или до темноцветного Английского скакуна, который весь — устремленная сила стали. Русский битюг хорош, когда он везет сто пудов — или более? — но скакать на нём смешно. Рыцари однако же, кажется, скакали на Фламандских конях, не только на картинах Веласкеса. И я думаю, что рыцари бывали в такие минуты смешны. Совершенно так же смешно и неуместно, когда такой, например, несомненно большой, сильный, но тупой талант, как Золя, начинает создавать трогательно-нежные картины, или пытается рассуждать о том роде поэзии, в котором маэстро — Верлэн. Когда в сферу такого несоответствия вступает не только талант, но и своеобразный талант, и притом гениального размаха, результаты получаются еще более убогие (слон ли может танцевать?) — и книга Льва Толстого об Искусстве, или его рассуждение о Шекспире, принадлежат к самым прискорбным событиям в Литературе.
Истинный талант, и талант своеобразный, в соответственной ему обстановке, вот, кажется мне, основные моменты в творчестве. Но чем талант сильней, и чем он своеобразнее, тем более для него возникает возможностей переплеснуть за свои берега. И тут все рамки ломаются, и все клички теряют смысл. Я неохотно назову Льва Толстого гением, я скажу скорее, что это огромный талант, достигающий иногда гениальных моментов. О Достоевском же не буду сомневаться, знаю, что это гений, и таких было мало на Земле. Этим различием между двумя нашими исполинами объясняется то, что Достоевский, сразу, и то, что называют реалистом, и то, что называют декадентом, и то, что называют символистом, и еще, и еще. О чём бы Достоевский ни заговорил, его слово метко, его достиженье — как аркан Индийца, его положения неожиданны, каждый его замысел — острие. И он одинаково хорош в описании комнаты и в речи к Богу, в политической статье и в размышлении о стихах. Когда же Лев Толстой начинает говорить о Бодлэре, он не умеет даже грамотно его процитировать, и когда он начинает говорить о Боге, его плоскости возмущают душу.
В больших крыльях есть разные перья, и разных взаимо-соответствий. В малых крыльях — тоже разные перья, но сопоставить их, — не так уж они различествуют в размере, различье лишь в окраске — для глаза, который лишь бегло смотрит. Но это не в осужденье малым крыльям. И колибри ведь птица малая, и
