Такъ все понятно и знакомо,
Ко всѣмъ изгибамъ глазъ привыкъ;
Да, не ошибся я, я—дома:
Цвѣты обоевъ, цѣпи книгъ…
Я старый пепелъ не тревожу, —
Здѣсь былъ огонь и вотъ остылъ.
Какъ змѣй на сброшенную кожу,
Смотрю на то, чѣмъ прежде былъ.
Пусть много гимновъ не допѣто,
И не исчерпано блаженствъ,
Но чую блескъ иного свѣта,
Возможность новыхъ совершенствъ!
Меня зоветъ къ безвѣстнымъ высямъ
Въ горахъ поющая весна,
А эта груда женскихъ писемъ
И не жива, и холодна!
Лучей зрачки горятъ на росахъ,
Какъ серебромъ все залито.
Ты ждешь меня у двери, посохъ!
Иду! иду! со мной — никто!
Так все понятно и знакомо,
Ко всем изгибам глаз привык;
Да, не ошибся я, я — дома:
Цветы обоев, цепи книг…
Я старый пепел не тревожу, —
Здесь был огонь и вот остыл.
Как змей на сброшенную кожу,
Смотрю на то, чем прежде был.
Пусть много гимнов не допето,
И не исчерпано блаженств,
Но чую блеск иного света,
Возможность новых совершенств!
Меня зовет к безвестным высям
В горах поющая весна,
А эта груда женских писем
И не жива, и холодна!
Лучей зрачки горят на росах,
Как серебром все залито.
Ты ждешь меня у двери, посох!
Иду! иду! со мной — никто!
