Тихи дни и годы — годы въ терему,
Словно льются воды медленно во тьму.
День неслышно таетъ, гаснетъ безъ слѣда…
Тусклый свѣтъ роняетъ пестрая слюда;
За окошкомъ главы — малый край небесъ,
По простѣнкамъ травы — непостижный лѣсъ.
Съ темной образницы кроткій свѣтъ лампадъ…
Тѣ же, тѣ же лица, что и день назадъ!
Та же все работа, пѣсни безъ души…
Льются дни безъ счета, какъ вода въ тиши…
Только въ воскресенье бѣгло видишь міръ:
Въ церкви чтенье, пѣнье — отдаленный клиръ,
Дома смѣхъ, салазки, снѣжная пора,
Да подъ вечеръ пляски, сказки гусляра.
Сны усталыхъ сладки — жжетъ лебяжій пухъ…
На ухо загадки кто то шепчетъ вслухъ,
Снится сине море, снится царскій сынъ,
Знаешь страсть и горе, хоть на часъ одинъ!
Утро. Съ образницы кроткій свѣтъ на всѣхъ.
Тихо какъ въ гробницѣ. За окошкомъ — снѣгъ.
Тихи дни и годы — годы в терему,
Словно льются воды медленно во тьму.
День неслышно тает, гаснет без следа…
Тусклый свет роняет пестрая слюда;
За окошком главы — малый край небес,
По простенкам травы — непостижный лес.
С темной образницы кроткий свет лампад…
Те же, те же лица, что и день назад!
Та же все работа, песни без души…
Льются дни без счета, как вода в тиши…
Только в воскресенье бегло видишь мир:
В церкви чтенье, пенье — отдаленный клир,
Дома смех, салазки, снежная пора,
Да под вечер пляски, сказки гусляра.
Сны усталых сладки — жжет лебяжий пух…
На ухо загадки кто-то шепчет вслух,
Снится сине море, снится царский сын,
Знаешь страсть и горе, хоть на час один!
Утро. С образницы кроткий свет на всех.
Тихо как в гробнице. За окошком — снег.
