И я къ тебѣ пришелъ, о городъ многоликій,
Къ просторамъ площадей, въ открытые дворцы;
Я полюбилъ твой шумъ, всѣ уличные крики:
Напѣвъ газетчиковъ, бичи и бубенцы;
Я полюбилъ твой міръ, какъ сонъ, многообразный
И вѣчно дышащій, мучительно живой…
Твоя стихія — жизнь, лишь въ ней твои соблазны
Ты на меня дохнулъ — и я навѣки твой.
Порой казался мнѣ ты безпощадно старымъ,
Но чаще ликовалъ, какъ рѣзвое дитя,
Въ вечерній, тихій часъ по меркнущимъ бульварамъ
Межъ оконъ блещущихъ людской потокъ катя.
Рядами сжатыми летѣли экипажи,
И росъ людской приливъ… Сверкали вензеля
Огнистыхъ вывѣсокъ… Таинственною пряжей
Вкругъ яркихъ фонарей сплетались тополя…
И эти тысячи и тысячи прохожихъ
Я сознавалъ волной, текущей въ новый вѣкъ.
И жадно я слѣдилъ теченье вольныхъ рѣкъ,
Самъ — капелька на днѣ въ ихъ каменистыхъ ложахъ.
И я к тебе пришел, о город многоликий,
К просторам площадей, в открытые дворцы;
Я полюбил твой шум, все уличные крики:
Напев газетчиков, бичи и бубенцы;
Я полюбил твой мир, как сон, многообразный
И вечно дышащий, мучительно живой…
Твоя стихия — жизнь, лишь в ней твои соблазны
Ты на меня дохнул — и я навеки твой.
Порой казался мне ты беспощадно старым,
Но чаще ликовал, как резвое дитя,
В вечерний, тихий час по меркнущим бульварам
Меж окон блещущих людской поток катя.
Рядами сжатыми летели экипажи,
И рос людской прилив… Сверкали вензеля
Огнистых вывесок… Таинственною пряжей
Вкруг ярких фонарей сплетались тополя…
И эти тысячи и тысячи прохожих
Я сознавал волной, текущей в новый век.
И жадно я следил теченье вольных рек,
Сам — капелька на дне в их каменистых ложах.
