время. Благосостояніе фламандскихъ городовъ основывалось на выдѣлкѣ тонкихъ шерстяныхъ тканей. Флоренція въ началѣ четырнадцатаго вѣка, до эпидеміи „черной смерти“ (чумы), выдѣлывала отъ 70.000 до 100.000 кусковъ шерстяныхъ издѣлій, оцѣнивавшихся въ 1.200.000 золотыхъ флориновъ[1]. Чеканка драгоцѣнныхъ металловъ, искусство отливки, художественная ковка желѣза — были созданіемъ средневѣковыхъ гильдій (mysteries), которыя достигли въ соотвѣтствующихъ областяхъ всего, чего можно было достигнуть путемъ ручного труда, не прибѣгая къ помощи могучаго механическаго двигателя. Ручного труда — и изобрѣтательности, такъ какъ, говоря словами Уэвелля, „Пергаментъ и бумага, печатаніе и гравировка, усовершенствованное стекло и сталь, порохъ, часы, телескопъ, морской компасъ, реформированный календарь, десятичная система, алгебра, тригонометрія, химія, контрапунктъ (открытіе, равнявшееся новому созданію въ музыкѣ), — все это достояніе мы унаслѣдовали отъ той эпохи, которую такъ презрительно именуютъ періодомъ застоя“ (History of Inductive Sciences, I, 252).
Правда, какъ замѣтилъ Уэвелль, ни одно изъ этихъ открытій не вносило какого-нибудь новаго принципа; но средневѣковая наука сдѣлала нѣчто бо́льшее, чѣмъ действительное открытіе новыхъ принциповъ. Она подготовила открытіе всѣхъ тѣхъ новыхъ принциповъ, которые извѣстны намъ въ настоящее время въ области механическихъ наукъ: она пріучила изслѣдователя наблюдать факты и дѣлать изъ нихъ выводы. То была индуктивная наука, хотя она еще не вполнѣ уяснила себѣ значеніе и силу индукціи; и она положила основаніе какъ механики, такъ и физики. Франсисъ Бэконъ, Галилей и Коперникъ были прямыми потомками Роджера Бэкона и Майкеля Скота, какъ паровая машина была
- ↑ Въ 1336 году въ флорентинскихъ начальныхъ школахъ училось отъ 8.000 до 10.000 мальчиковъ и дѣвочекъ; отъ 1000 до 1200 мальчиковъ училось въ семи среднихъ школахъ, и отъ 550 до 600 студентовъ въ четырехъ университетахъ. Въ тридцати городскихъ госпиталяхъ было свыше 1000 кроватей на населеніе въ 90.000 чел. (Capponi, II, 249, seq.). Авторитетные изслѣдователи не разъ уже указывали, что, вообще говоря, образованіе стояло въ ту эпоху на болѣе высокомъ уровнѣ, чѣмъ обыкновенно предполагалось. Такое замѣчаніе безъ всякаго сомнѣнія справедливо относительно демократическаго Нюренберга.
время. Благосостояние фламандских городов основывалось на выделке тонких шерстяных тканей. Флоренция в начале четырнадцатого века, до эпидемии «черной смерти» (чумы), выделывала от 70.000 до 100.000 кусков шерстяных изделий, оценивавшихся в 1.200.000 золотых флоринов[1]. Чеканка драгоценных металлов, искусство отливки, художественная ковка железа — были созданием средневековых гильдий (mysteries), которые достигли в соответствующих областях всего, чего можно было достигнуть путем ручного труда, не прибегая к помощи могучего механического двигателя. Ручного труда — и изобретательности, так как, говоря словами Уэвелля, «Пергамент и бумага, печатание и гравировка, усовершенствованное стекло и сталь, порох, часы, телескоп, морской компас, реформированный календарь, десятичная система, алгебра, тригонометрия, химия, контрапункт (открытие, равнявшееся новому созданию в музыке), — всё это достояние мы унаследовали от той эпохи, которую так презрительно именуют периодом застоя» (History of Inductive Sciences, I, 252).
Правда, как заметил Уэвелль, ни одно из этих открытий не вносило какого-нибудь нового принципа; но средневековая наука сделала нечто большее, чем действительное открытие новых принципов. Она подготовила открытие всех тех новых принципов, которые известны нам в настоящее время в области механических наук: она приучила исследователя наблюдать факты и делать из них выводы. То была индуктивная наука, хотя она еще не вполне уяснила себе значение и силу индукции; и она положила основание как механики, так и физики. Франсис Бэкон, Галилей и Коперник были прямыми потомками Роджера Бэкона и Майкеля Скота, как паровая машина была
- ↑ В 1336 году в флорентинских начальных школах училось от 8.000 до 10.000 мальчиков и девочек; от 1000 до 1200 мальчиков училось в семи средних школах, и от 550 до 600 студентов в четырех университетах. В тридцати городских госпиталях было свыше 1000 кроватей на население в 90.000 чел. (Capponi, II, 249, seq.). Авторитетные исследователи не раз уже указывали, что, вообще говоря, образование стояло в ту эпоху на более высоком уровне, чем обыкновенно предполагалось. Такое замечание без всякого сомнения справедливо относительно демократического Нюренберга.
