Кесслера объясняется весьма естественно тѣмъ, что почти всѣ они имѣли случай изучать животный міръ въ обширныхъ незаселенныхъ областяхъ Сѣверной Азіи или Восточной Россіи, а изученіе подобныхъ областей неизбѣжно приводитъ къ тѣмъ же выводамъ. Я помню впечатлѣніе, произведенное на меня животнымъ міромъ Сибири, когда я изслѣдовалъ Олекминско-Витимское нагорье, въ сообществѣ съ такимъ выдающимся зоологомъ, какимъ былъ мой другъ Иванъ Семеновичъ Поляковъ. Мы оба были подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ „Происхожденія Видовъ“ Дарвина, но тщетно искали того обостреннаго соперничества между животными одного и того же вида, къ которому приготовило насъ чтеніе работы Дарвина, — даже принявши во вниманіе замѣчанія въ III-ей главѣ этой работы (стр. 54).
—„Гдѣ-же эта борьба?“ — спрашивалъ я его. Мы видѣли множество приспособленій для борьбы, очень часто борьбы общей, противъ неблагопріятныхъ климатическихъ условій, или противъ различныхъ враговъ, и И. С. Поляковъ написалъ нѣсколько прекрасныхъ страницъ о взаимной зависимости хищныхъ, жвачныхъ и грызуновъ въ ихъ географическомъ распредѣленіи. Съ другой стороны мы видѣли значительное количество фактовъ взаимной поддержки, въ особенности во время переселеній птицъ и жвачныхъ; но даже въ Амурской и Уссурійской областяхъ, гдѣ животная жизнь отличается очень большимъ изобиліемъ, факты дѣйствительнаго соперничества и борьбы между особями одного и того же вида среди высшихъ животныхъ мнѣ пришлось наблюдать очень рѣдко, хотя я и искалъ ихъ. То же впечатлѣніе выносишь и изъ трудовъ большинства русскихъ зоологовъ, и это обстоятельство, можетъ быть, объясняетъ, почему идеи Кесслера были такъ хорошо встрѣчены русскими дарвинистами, тогда какъ подобные взгляды не въ ходу среди послѣдователей Дарвина въ Западной Европѣ.
Первое, что поражаетъ насъ, какъ только мы начинаемъ изучать борьбу за существованіе, какъ въ прямомъ такъ и въ переносномъ значеніи этого выраженія, это — изобиліе фактовъ взаимной помощи, практикуемой не только въ цѣляхъ воспитанія потомства, какъ это признается большинствомъ эволюціонистовъ, но также
Кесслера объясняется весьма естественно тем, что почти все они имели случай изучать животный мир в обширных незаселенных областях Северной Азии или Восточной России, а изучение подобных областей неизбежно приводит к тем же выводам. Я помню впечатление, произведенное на меня животным миром Сибири, когда я исследовал Олекминско-Витимское нагорье, в сообществе с таким выдающимся зоологом, каким был мой друг Иван Семенович Поляков. Мы оба были под свежим впечатлением «Происхождения Видов» Дарвина, но тщетно искали того обостренного соперничества между животными одного и того же вида, к которому приготовило нас чтение работы Дарвина, — даже принявши во внимание замечания в III-ей главе этой работы (стр. 54).
— «Где же эта борьба?» — спрашивал я его. Мы видели множество приспособлений для борьбы, очень часто борьбы общей, против неблагоприятных климатических условий, или против различных врагов, и И. С. Поляков написал несколько прекрасных страниц о взаимной зависимости хищных, жвачных и грызунов в их географическом распределении. С другой стороны мы видели значительное количество фактов взаимной поддержки, в особенности во время переселений птиц и жвачных; но даже в Амурской и Уссурийской областях, где животная жизнь отличается очень большим изобилием, факты действительного соперничества и борьбы между особями одного и того же вида среди высших животных мне пришлось наблюдать очень редко, хотя я и искал их. То же впечатление выносишь и из трудов большинства русских зоологов, и это обстоятельство, может быть, объясняет, почему идеи Кесслера были так хорошо встречены русскими дарвинистами, тогда как подобные взгляды не в ходу среди последователей Дарвина в Западной Европе.
Первое, что поражает нас, как только мы начинаем изучать борьбу за существование, как в прямом так и в переносном значении этого выражения, это — изобилие фактов взаимной помощи, практикуемой не только в целях воспитания потомства, как это признается большинством эволюционистов, но также
