тистъ, пусть кто-нибудь изъ этихъ господъ проводитъ васъ“.
Дядя Франсуа всталъ. Это былъ геркулесъ, гордившійся своею силой и не боявшійся ничего на свѣтѣ. Мой отецъ сказалъ ему: — „Возьми ружье; кто знаетъ что тамъ“?
Но дядя взялъ только палку и вышелъ тотчасъ вмѣстѣ съ лакеемъ. Мы же остались, дрожа отъ страха, переставши ѣсть и не говоря ни слова. Отецъ пробовалъ было успокоить насъ. — „Вотъ увидите,“ — сказалъ онъ, — что это какой-нибудь нищій или прохожій, сбившійся съ дороги. Позвонивъ въ первый разъ и видя, что не тотчасъ же отпираютъ, онъ попытался самъ отыскать дорогу, но, сбившись, снова вернулся къ нашей двери“.
Намъ показалось, что отсутствіе дяди продолжается цѣлый часъ. Наконецъ онъ вернулся раздраженный, съ ругательствами:
— Ничего, клянусь, это какой-нибудь шутникъ. Только вотъ проклятая собака все воетъ метрахъ во ста отъ вала. Еслибы со мной было ружье, я бы заставилъ ее замолчать.
Мы сѣли за прерванный обѣдъ, но всѣ были въ тревогѣ; чувствовалось, что это не конецъ, что случится еще что-нибудь, что колоколъ прозвучитъ опять.
И дѣйствительно, звонъ раздался какъ разъ въ ту минуту, когда разрѣзали крещенскій пирогъ. Всѣ мужчины разомъ встали. Дядя Франсуа, подъ вліяніемъ шампанскаго, съ такою яростью утверждалъ: „я убью его“, что мать и тетка сочли нужнымъ кинуться и удержать дядю. Мой отецъ, несмотря на свое спокойствіе и небольшое увѣчье (онъ волочилъ ногу съ тѣхъ поръ, какъ сломалъ ее, упавъ съ лошади), заявилъ, что онъ желаетъ знать, что все это значитъ, и потому тоже пойдетъ. Братья мои, во
