что онъ не пьянъ; я же не могъ иначе объ нёмъ заключить, видя его необычайную дерзость и странное его объясненіе; притомъ ещё и потому, что я его, Яновскаго, давно уже знаю въ семъ заведеніи и никогда такъ дерзкимъ и наглымъ не видалъ.» Предложивъ за тѣмъ мнѣніе, что не должно оставлять пансіонеровъ безъ надзирателя «особливо внѣ музеевъ и внѣ спаленъ», Билевичъ заключаетъ: «въ разсужденіи же дерзкаго противу меня поступка, сдѣланнаго ученикомъ Яновскімъ, я оставляю его у себя на замѣчаніи впредь до его исправленія».
Исправляющій должность директора, Шапалинскій, державшій сторону Бѣлоусова и крайне раздражонный непрерывными доносами Билевича, узнавъ о происшествіи 26-го сентября, немедленно, въ восемь часовъ вечера, созвалъ чрезвычайное собраніе конференціи, пригласивъ и доктора Фибинга для удостовѣренія, дѣйствительно ли Гоголь былъ въ нетрезвомъ видѣ. «Господинъ исправляющій должность директора», записано въ журналѣ конференціи, «намѣренъ дѣйствовать рѣшительно и въ полной конференціи произвесть слѣдствіе». Послѣ изложенія происшествія Билевичемъ, «введены были въ конференцію обвиняемые пансіонеры Mapковъ, Яновскій, Гютень, Тимоѳей и Андрей Пащенковы по одиночкѣ и на спросъ о случившемся показали: когда въ театръ къ нимъ кто-то стучался, не объявляя своего имени, то они, думая, что это были вольноприходящіе ученики, которые имъ часто мѣшали въ театрѣ производить работу, дверей не отворяли; а когда господинъ экзекуторъ, постучавишсь, объявилъ своё имя, то они дверь тотчасъ отперли; профессоръ же Билевичь, вошедши къ нимъ въ театръ съ профессоромъ Іеропесомъ и экзекуторомъ Шишкинымъ, упрекалъ ихъ, что они занимаются не своимъ дѣломъ и что они безъ надзирателя; когда же пансіонеръ Яновскій сказалъ, что они въ театрѣ находятся съ позволенія ихъ начальства и подъ наблюденіемъ старшаго пансіонера Маркова, и профессоръ Билевичь напрасно хочетъ лишить ихъ удовольствія заниматься пріуготовленіемъ театра. Тогда онъ, господинъ Билевичь, ему, Яновскому, сказалъ: «ты пьянъ и потому такъ много говоришь». По освидѣтельствованіи Фибингомъ всѣхъ обвиняемыхъ пансіонеровъ, оказалось, что они были «не только совершенно трезвыми, но и безъ малѣйшаго признака хмельныхъ напитковъ». Введены были въ конференцію и вольноприходящіе ученики Артюховы, на которыхъ указалъ Бѣлоусовъ, что они слышали слова Билевича, обращённыя къ Яновскому. Артюховы отвѣчали, что «они не слышали и о семъ ничего не знаютъ».
Сопоставляя содержаніе обоихъ приведённыхъ рапортовъ съ господствовавшимъ въ то время въ гимназіи безпокойствомъ, приходишь къ заключенію, что крайнее раздраженіе Гоголя объясняется главнымъ образомъ вліяніемъ раздоровъ между преподавателями и крайнимъ увлеченіемъ театральными представленіями. Нѣтъ сомнѣнія, что всѣ воспитанники держали сторону своего инспектора, Бѣлоусова, на котораго всею тяжестію разнообразныхъ обвиненій, касавшихся и театральныхъ представленій, обрушился Билевичь. Гоголь былъ вовлечёнъ въ смуту
