на ихъ непослушаніе, грубость и наглость. Особенно такое поведеніе пансіонеровъ обращено было противъ тѣхъ наставниковъ, къ которымъ враждебно относился Бѣлоусовъ: наставники эти жаловались, что для нихъ опасно ходить ночью по корридорамъ, ибо пансіонеры не только не уступаютъ имъ дороги, но и толкаютъ ихъ. Пансіонеры въ свою очередь приходили къ директору съ жалобами на профессоровъ. Между ними даже распространено было мнѣніе, что они подчинены только инспектору и что директоръ не имѣетъ права вмѣшиваться въ дѣла пансіона. На урокахъ законоучителя производили такой шумъ, что невозможно было оставаться въ классѣ, а когда имъ объявлено было о приказаніи директора записывать шалуновъ, то подняли страшный крикъ и выгнали экзекутора, объявившаго имъ о приказаніи директора; производили безпорядки даже въ храмѣ. «Видя, изъ какого источника проистекаютъ всѣ сіи неустройства», пишетъ директоръ, «и удостовѣрившись, что юноши сами по себѣ не могли дойти до такой крайности, я рѣшился поступать съ ними, какъ съ больными, и хотя употребляемы были пристойныя и соотвѣтствующія обстоятельствамъ и качествамъ лицъ обузданія, но больше дѣйствовалъ я увѣщаніями, которыя — съ Божіею помощію — и не остались тщетными, ибо вскорѣ пансіонеры начали иначе поступать и судить, причёмъ дерзость и непослушаніе прекратились. Во всѣхъ сихъ случаяхъ я желалъ сберечь юношей, въ которыхъ, при сообщенныхъ имъ заблужденіяхъ, видѣлъ и доброту, раскаяніе и слёзы».
Конференція, продолжаетъ директоръ, также привлечена была «къ ускромленію пансіона», причёмъ обнаружились противуположныя мнѣнія, характеризующія обѣ стороны, на которыя раздѣлились всѣ преподаватели. «При сужденіи о сёмъ предметѣ, нѣкоторые профессоры упомянули и о тѣлесномъ наказаніи, но когда Билевичь съ своей стороны отозвался, что такое наказаніе считаетъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ нужнымъ, то Шапалинскій, ударивъ сильно рукою по столу, закричалъ: «протестуюсь, профессоръ Билевичъ говоритъ противъ узаконеній»; при этомъ Шапалинскій находилъ неумѣстнымъ говорить въ конференціи о тѣлесномъ наказаніи и старался доказать, что «пониженіе шаровъ за нерадѣніе или худое поведеніе есть уже наказаніе, послѣ котораго не должно подвергать другому; директоръ же полагаетъ, что пониженіе шаровъ означаетъ только степень нерадѣнія или неблагонравія, къ исправленію же заслужившихъ неодобреніе учениковъ нужны: увѣщаніе, истязаніе и наказаніе». Вообще Шапалинскій, Ландражинъ и Зингеръ въ донесеніи директора привлекаются къ отвѣтственности за распущенность пансіона. «Я долженъ сказать вашему превосходительству извѣстную всѣмъ правду: когда Шапалинскій, который излишними послабленіями старается угождать юношеству и всегда сообразно съ сими правилами поступаетъ и говоритъ, приблизился къ директору Орлаю, то пансіонеры начали пользоваться неумѣренною свободою, такъ-что воспитанники того времени, остававшіеся ещё при мнѣ въ гимназіи, называли оное золотымъ вѣкомъ. Тогда же профессоры Ландражинъ и Зингеръ, поступавшіе слишкомъ дружественно съ учениками и напоённые правилами, вовсе съ общеполезными постановлениями несходными, получили свободный доступъ къ пан-
