меньше всего виноватъ другой пассажиръ, готовы почти съѣсть другъ друга. Какіе законы создаютъ психологію толпы? Почему вмѣсто разумнаго, дружнаго протеста охватываетъ людей какая-то озлобленность? Богъ знаетъ, до какого напряженія дошла-бы эта нелѣпая, но столь обычная въ пути озвѣрелость, если-бы не три сильныхъ холодныхъ удара станціоннаго колокола. Они, какъ лезвіе кинжала, пронзили хаосъ звуковъ, призывая къ порядку. На одно мгновеніе суматоха усилилась, люди еще больше всполошились, а затѣмъ начали успокаиваться... Гдѣ то близко за окномъ пронесся рѣзкій переливчатый свистокъ кондуктора. Далекій, томный крикъ паровоза отвѣтилъ, и вагонъ всколыхнулся. Мимо окна тихо поплыли фонари перрона и освѣщенныя окна вокзала. Мелькнула красная шапка начальника, тучная статуя рослаго жандарма, и въ окно ударила тьма весенней ночи, a пo ней далекими красными искорками разсѣялись огни города. Вагонъ мѣрно качался, колеса рокотали, вздрагивали на стыкахъ и, казалось, посмѣивались надъ безпорядочной разбросанностью и жаднымъ эгоизмомъ людей...
Въ вагонѣ стало тихо. Люди замолчали. Старикъ священникъ, господинъ въ лисьей шубѣ и неизвѣстно откуда появившійся толстый рыжій человѣкъ съ короткими ногами, снявъ шапки, набожно и долго крестились. Перекрестилась и женщина, сбросившая вещи, и желчный господинъ. Точно устыдившись чего-то, онъ торо-
меньше всего виноват другой пассажир, готовы почти съесть друг друга. Какие законы создают психологию толпы? Почему вместо разумного, дружного протеста охватывает людей какая-то озлобленность? Бог знает, до какого напряжения дошла бы эта нелепая, но столь обычная в пути озверелость, если бы не три сильных холодных удара станционного колокола. Они, как лезвие кинжала, пронзили хаос звуков, призывая к порядку. На одно мгновение суматоха усилилась, люди ещё больше всполошились, а затем начали успокаиваться... Где-то близко за окном пронёсся резкий переливчатый свисток кондуктора. Далёкий, томный крик паровоза ответил, и вагон всколыхнулся. Мимо окна тихо поплыли фонари перрона и освещённые окна вокзала. Мелькнула красная шапка начальника, тучная статуя рослого жандарма, и в окно ударила тьма весенней ночи, a пo ней далекими красными искорками рассеялись огни города. Вагон мерно качался, колёса рокотали, вздрагивали на стыках и, казалось, посмеивались над беспорядочной разбросанностью и жадным эгоизмом людей...
В вагоне стало тихо. Люди замолчали. Старик священник, господин в лисьей шубе и неизвестно откуда появившийся толстый рыжий человек с короткими ногами, сняв шапки, набожно и долго крестились. Перекрестилась и женщина, сбросившая вещи, и желчный господин. Точно устыдившись чего-то, он торо-
