Ей лѣтъ четырнадцать; ея глаза
Какъ на сережкѣ пара спѣлыхъ вишенъ;
Она тонка, легка, какъ стрекоза;
И въ голосѣ ея травъ шелестъ слышенъ.
Она всегда безпечна, и на всѣхъ
Глядитъ прищурясь, скупо, какъ въ просонкахъ.
Но какъ, порой, ея коваренъ смѣхъ!..
Иль то — Цирцея, спящая въ пеленкахъ?
Она одѣта просто, и едва
Терпимы ей простыя украшенья.
Но ей бы шли шелка, и кружева,
И золото, и пышныя каменья!
Она еще ни разу алыхъ губъ
Въ любовномъ поцѣлуѣ не сближала, —
Но взглядъ ея, порой, такъ странно-грубъ…
Иль поцѣлуя было бы ей мало?
Ей лет четырнадцать; ее глаза
Как на сережке пара спелых вишен;
Она тонка, легка, как стрекоза;
И в голосе ее трав шелест слышен.
Она всегда беспечна, и на всех
Глядит прищурясь, скупо, как в просонках.
Но как, порой, ее коварен смех!..
Иль то — Цирцея, спящая в пеленках?
Она одета просто, и едва
Терпимы ей простые украшенья.
Но ей бы шли шелка, и кружева,
И золото, и пышные каменья!
Она еще ни разу алых губ
В любовном поцелуе не сближала, —
Но взгляд ее, порой, так странно-груб…
Иль поцелуя было бы ей мало?
