Зачѣмъ я пріѣзжалъ! имъ чужіе дороже своихъ! Они только тобою и занимались, а меня какъ-будто не было тутъ; что̀ въ такихъ родныхъ! Самолюбіе Вышемирскаго жестоко страдало отъ явнаго предпочтенія, оказаннаго мнѣ его родственниками. Я старалась его успокоить: что̀ мнѣ въ томъ, Вышемирскій, что дядя и тетка твои такъ занимаюсь мною, за-то сестра твоя ни разу не взглянула на меня, и ни слова не сказала со мною во все то время, которое мы у нихъ пробыли; не хочешь-ли помѣняться? Возьми себѣ вниманіе дяди и тетки, отдай мнѣ ласки, слезы и поцѣлуи сестры твоей. Вышемирскій вздохнулъ, меланхолически усмѣхнулся, и сталъ разсказывать, что маленькая сестра его жаловалась на слишкомъ строгое содержаніе и стѣсненіе; я тотчасъ вспомнила свою жизнь въ отцовскомъ домѣ, матушкину строгость, жестокую неволю, безпрерывное сидѣніе за работой, вспомнила — и печаль отуманила лице мое; я вздохнула въ свою очередь, и мы оба кончили путь нашъ молча.
Зачем я приезжал! им чужие дороже своих! Они только тобою и занимались, а меня как будто не было тут; что в таких родных!» Самолюбие Вышемирского жестоко страдало от явного предпочтения, оказанного мне его родственниками. Я старалась его успокоить: «Что мне в том, Вышемирский, что дядя и тетка твои так занимаюсь мною, зато сестра твоя ни разу не взглянула на меня и ни слова не сказала со мною во все то время, которое мы у них пробыли; не хочешь ли поменяться? Возьми себе внимание дяди и тетки, отдай мне ласки, слезы и поцелуи сестры твоей». Вышемирский вздохнул, меланхолически усмехнулся и стал рассказывать, что маленькая сестра его жаловалась на слишком строгое содержание и стеснение; я тотчас вспомнила свою жизнь в отцовском доме, матушкину строгость, жестокую неволю, беспрерывное сидение за работой, вспомнила, — и печаль отуманила лице мое; я вздохнула в свою очередь, и мы оба кончили путь наш молча.
