мучившіе ихъ по ночамъ, а самъ все оглядывался, думая, не начнетъ ли опять кричать оставленная въ кельѣ женщина. Но та молчала: видно, успокоилась.
Вернувшись, онъ увидѣлъ, что женщина, уставъ отъ слезъ и крику, заснула, и мальчикъ тутъ же свернулся комочкомъ. Только какъ-то тихо и странно спала женщина, будто не дышала.
Наплакалась, натревожилась — и устала.
Сорокъ монетъ, разсыпанныя, блестѣли.
Монахъ пересчиталъ ихъ — ровно сорокъ. А вѣдь какъ спорила, какъ кричала! Смѣшные — эти мірскіе, чего разстраиваются!?
Братъ Геннадій прочиталъ двѣнадцать псалмовъ, гостья все не пробуждалась. Мальчикъ проснулся, тихонько захныкалъ и сталъ теребить спящую, — та не шевелилась. Тогда отшельникъ подошелъ къ мальчику и сказалъ:
— Оставь ее, она устала и спитъ, сейчасъ проснется!
Но тотъ не унимался и громче плакалъ. Братъ Геннадій неловко взялъ его на руки и сталъ показывать псалтырь съ картинками, гдѣ изображался пророкъ царь Давидъ съ гуслями и органами.
А женщина все спала. Время уже подходило къ вечеру, когда монахъ сталъ самъ будить спящую. Окликалъ — не слышитъ; дулъ — не открываетъ глазъ; перекрестившись, дотронулся до руки — и тотчасъ отступилъ въ ужасѣ: холодная рука тяжело упала обратно.
Какъ, неужели умерла? Когда же? Не онъ ли ее задушилъ?
Мальчикъ ужъ одинъ перелистывалъ псалтырь и все спрашивалъ:
мучившие их по ночам, а сам всё оглядывался, думая, не начнет ли опять кричать оставленная в келье женщина. Но та молчала: видно, успокоилась.
Вернувшись, он увидел, что женщина, устав от слез и крику, заснула, и мальчик тут же свернулся комочком. Только как-то тихо и странно спала женщина, будто не дышала.
Наплакалась, натревожилась — и устала.
Сорок монет, рассыпанные, блестели.
Монах пересчитал их — ровно сорок. А ведь как спорила, как кричала! Смешные — эти мирские, чего расстраиваются!?
Брат Геннадий прочитал двенадцать псалмов, гостья всё не пробуждалась. Мальчик проснулся, тихонько захныкал и стал теребить спящую, — та не шевелилась. Тогда отшельник подошел к мальчику и сказал:
— Оставь ее, она устала и спит, сейчас проснется!
Но тот не унимался и громче плакал. Брат Геннадий неловко взял его на руки и стал показывать псалтырь с картинками, где изображался пророк царь Давид с гуслями и органами.
А женщина всё спала. Время уже подходило к вечеру, когда монах стал сам будить спящую. Окликал — не слышит; дул — не открывает глаз; перекрестившись, дотронулся до руки — и тотчас отступил в ужасе: холодная рука тяжело упала обратно.
Как, неужели умерла? Когда же? Не он ли ее задушил?
Мальчик уж один перелистывал псалтырь и всё спрашивал:
