— А что, дівчина? спросилъ онъ ее такъ ровно, словно и въ заводѣ не бывало никакого лиха, ни напасти.
Но Маруся не могла вымолвить слова и, только ухватившись за его руку, обращала къ нему съ мольбою глаза.
Однако эти глаза говорили такъ краснорѣчиво и много, что сѣчевикъ погладилъ ее по головкѣ. Что-то похожее на ласковую нѣжность, на сострадательное участіе выразилось въ его склонившейся фигурѣ.
— Можно пробраться въ Чигиринъ! вымолвила Маруся.
— Какъ же это можно, дівчино-порадонько[1]? спросилъ онъ, слегка улыбаясь.
— У батько въ степи стоитъ возъ съ сѣномъ,—проговорила Маруся,—волы пасутся тоже въ степи… Я все знаю, гдѣ что… Запряжемъ воловъ… Ложись въ сѣно… Я повезу до Кнышова хутора… Тамъ рѣка… За рѣкою ужъ чигиринская сила…
Сѣчевикъ глядѣлъ въ сіяющіе глаза, на трепещущую легкую фигурку, стоявшую передъ нимъ и слушалъ, какъ стучитъ маленькое сердечко. Онъ вдругъ почуялъ, что его мужественное, закаленное сердце словно расплывается въ груди, и что-то такое чудное съ нимъ сотворилось въ тотъ мигъ, что и послѣ онъ никакъ не могъ разсказать хорошенько, а только задумывался вспоминая.
— Кто это тебѣ такую мысль подалъ, Маруся малая? спросилъ сѣчевикъ.
— А я знаю сказку,—отвѣчала Маруся,—какъ дѣвушка отъ разбойниковъ бѣжала.
— А разскажи мнѣ эту сказку, Маруся,—сказалъ сѣчевикъ.
— А до Чигирина? робко спросила Маруся.
— И до Чигирина поѣдемъ,—отвѣчалъ сѣчевикъ, будто сулилъ ей пряникъ.—Вѣдь мы, надо полагать, взявши берегомъ въ эту сторону, проберемся въ степь?… Проберемся? Ну и ладно! А дорогою сказку послушаемъ.
Рука съ рукою они начали пробираться берегомъ со всевозможною осторожностью.
Сначала до нихъ долетали шумъ и голоса съ Данилова двора,
- ↑ Слово порадонько можно перевести русскимъ совѣтный другъ.
— А что, дивчина? спросил он ее так ровно, словно и в заводе не бывало никакого лиха, ни напасти.
Но Маруся не могла вымолвить слова и, только ухватившись за его руку, обращала к нему с мольбою глаза.
Однако эти глаза говорили так красноречиво и много, что сечевик погладил ее по головке. Что-то похожее на ласковую нежность, на сострадательное участие выразилось в его склонившейся фигуре.
— Можно пробраться в Чигирин! вымолвила Маруся.
— Как же это можно, дивчино-порадонько[1]? спросил он, слегка улыбаясь.
— У батько в степи стоит воз с сеном, — проговорила Маруся, — волы пасутся тоже в степи… Я всё знаю, где что… Запряжем волов… Ложись в сено… Я повезу до Кнышова хутора… Там река… За рекою уж чигиринская сила…
Сечевик глядел в сияющие глаза, на трепещущую легкую фигурку, стоявшую перед ним и слушал, как стучит маленькое сердечко. Он вдруг почуял, что его мужественное, закаленное сердце словно расплывается в груди, и что-то такое чудное с ним сотворилось в тот миг, что и после он никак не мог рассказать хорошенько, а только задумывался вспоминая.
— Кто это тебе такую мысль подал, Маруся малая? спросил сечевик.
— А я знаю сказку, — отвечала Маруся, — как девушка от разбойников бежала.
— А расскажи мне эту сказку, Маруся, — сказал сечевик.
— А до Чигирина? робко спросила Маруся.
— И до Чигирина поедем, — отвечал сечевик, будто сулил ей пряник. — Ведь мы, надо полагать, взявши берегом в эту сторону, проберемся в степь?… Проберемся? Ну и ладно! А дорогою сказку послушаем.
Рука с рукою они начали пробираться берегом со всевозможною осторожностью.
Сначала до них долетали шум и голоса с Данилова двора,
- ↑ Слово порадонько можно перевести русским советный друг.
