По голосу грабители узнали своего односельца — соседа по избам, узнал и он старых приятелей.
У грабителей и руки опустились. Один из них спохватился и говорит:
— Что же нам теперь, Алексей Осипыч, делать? Куда нам себя определить? Нас три души живых — твоя одна. Пустить тебя целым — ты скажешь про нас: тогда живым нам не быть.
Талызенков был мужик торговый, денежный, цену себе ставил высокую. Собрался он с духом и отвечает:
— Не скажу я про вас никому. Умрет это дело на этом самом месте. Чем хотите, тем и поклянусь.
— Съешь, — говорят, — комок земли, тогда поверим.
Он съел, и его отпустили. И только после смерти всех трех мужиков, рассказал Талызенков об этом случае своему соседу Афанасию Чувакину.
— Отчего же, — спрашивал рассказчика наш корреспондент, — ты раньше не рассказал об этом?
— Боялся, что убьют, да и нельзя рассказывать, коли съел земли.
— Почему нельзя?
— Да уж нельзя! Нельзя потому, что можно большое несчастье произнесть (т. е. перенесть).
Крестьянка деревни Пушкина (в той же Орловск. губ.) рассказала, как одного непокорного сына мать выгнала из своего дома, и как он поступивши с женой на барский двор, повел такую тяжелую и скорбную жизнь, что стало ему невтерпеж и довело до раскаяния. Стал этот сын (Григорий Сухорукое) просить старосту заступиться за него у матери.
