нение, — роспуск Думы и объявление Питера и Москвы на положении чрезвычайной охраны, переговоря с председательствующим в совете министров об изготовлении и высылке мне указов относительно обеих мер. Также считаю необходимым и благовременным немедленно обсудить в совете министров мою давнишнюю мысль об изменении статьи Учреждения Государственной Думы, в силу которой, если Дума не согласится с изменениями государственного совета и не утвердит проекта, то законопроект уничтожается. Это, при отсутствии у нас конституции, есть полная бессмыслица. Предоставление на выбор и утверждение государя мнения большинства и меньшинства будет хорошим возвращением к прежнему спокойному течению законодательной деятельности и, притом, в русском духе. Итак, до скорого свидания. Дай вам бог сил и успеха. Николай».
Маклаков. — Раз у вас имеется этот документ, я должен сказать: мне очень горько, больно и даже стыдно перед вами, что я сказал, что у меня ничего нет. Я думаю, вы поймете — почему. Все, что меня касается, я скажу и возьму на себя всю ответственность, но человека, от которого я столько добра видел, мне бы хотелось держать в стороне. Раз вы теперь знаете, мне нечего говорить, кроме того, что это так и есть, но позвольте сказать, что было после этого, — это никогда не было осуществлено. Если вы допросите всех бывших членов совета министров, они вам скажут, что я этого вопроса не представлял в совет министров. Я государю сказал, что этот вопрос задел бы очень многих, и это было бы очень понятное с их точки зрения недовольство. Уже по тому, как они к этому отнеслись, я видел, что нечего поднимать второй вопрос. Такого рода поручение — как будто повеление, но я этого не сделал, и этот вопрос не поднимался в совете министров. Об этом письме ни одна душа в совете министров не знала, никто не знал.
Председатель. — Когда мы допрашивали вас в прошлый раз, в нашем распоряжении не было этого письма; иначе я бы вам сказал.
Маклаков. — Мне очень стыдно.
Председатель. — Вы правы, когда говорите, что если бы вы — я употребляю грубое выражение — сунулись в совет министров, то тогда ваши товарищи по совету министров, вероятно, стали бы вам перечить по целому ряду соображений, может быть, отчасти, из личной ревности. Но вы понимаете, что, вопреки тому, что написано в этом письме, вы то знали и знаете, что у нас — конституционный образ правления, и вы понимаете, что получается. Конституционный министр, ответственный перед законом, вызывает безответственного главу верховной власти на действия, которые являются нарушением основных законов; значит, вы повторяете ошибку блаженной памяти Столыпина с его июньским зако-
