Председатель. — Из-за вашего недружелюбного отношения к Штюрмеру — вы наказывали государство.
Хвостов. — Я хотел, если он не согласится работать для Штюрмера, чтобы у Штюрмера не было бы бича, в форме этой расписки, или мертвой петли в лице этой расписки.
Председатель. — Этот человек знал о том, что министры, бывший и настоящий, сговорились уничтожить расписку?
Хвостов. — Нет, эти люди знали; им было объявлено мною.
Председатель. — Вы им сказали, что вы уничтожили эти расписки? г
Хвостов. — Я им сказал, то-есть не всем и каждому, а тем, с кем имел дело. Когда стало известно о назначении Штюрмера, многие из них стали кидаться и метаться и говорить: «Неужели мы будем в руках Штюрмера?» Эти люда не хотели быть у него, так или иначе, в руках.
Ольденбург. — Меня очень смущает выражение, которые вы употребили два раза. Мы говорим о министрах внутренних дел; лица заключили договор с одним министром внутренних дел; если преемник этого министра имеет возможность заставить исполнить их то обязательство, которое они приняли перед его предшественником, вы называете: такой поступок с его стороны шантажем. Меня это смущает, ибо мы говорим о министрах внутренних дел российского государства; я как-то никак не могу привыкнуть к такой терминологии.
Хвостов. — Я извиняюсь за эту терминологию, но мне казалось тогда, что это есть шантаж и силок; то же, что человек, который с детства задолжает 25 рублей, даст расписку жандармскому полковнику, и его ведут всю жизнь этой распиской. Такая форма совершенно мне претила.
Ольденбург. — Но вы ведь заключили, с вашей точки зрения, для пользы российского государства договор с известными лицами. Ваш преемник мог разделять, по отношению к отдельным лицам, те же взгляды, которые имели, вы, и желал продолжить это дело, а вы лишили его возможности держать всех этих людей в руках; это — деловые совершенно отношения. Представьте, они потом явятся и скажут: «Да никогда ничего подобного нe происходило»; каким путем тогда он мог продолжить дело? Это были деньги народные, а не частные.
Хвостов. — В том, может быть, и была моя ошибка, что я поддался чувству раздражения. В это время надо мною следствие велось и бабами, и Распутиным, и всеми. Кто только не был тут! Если вы посмотрите дело Ржевского, вы увидите, как вели это следствие. Тут же был Штюрмер. Мне хотелось как можно меньше дать ему из своего детища. Чем меньше я могу дать, тем лучше.
