тельствовать от имени всей экспедиции, — Протопопов обнаружил с первых шагов. Это слишком бытовой тип обанкрутившегося дворянина, к европейской среде он не подходит. Приходилось применять чрезвычайные меры, чтобы его удержать на высоте положения. Надо сказать, что он был довольно послушен, в этом отношении на него жаловаться было нельзя. Обыкновенно, все ответственные выступления он проектировал раньше, и мы вместе проектировали, сообща обсуждали то, что он говорил от имени всех. Но надо сказать, что он был чрезвычайно либерален, даже радикален, и его неожиданный радикализм приводил меня в недоумение. Ой давал гораздо больше обещаний, чем мог дать, в качестве октябриста, так как он давал их не только от своего имени, и выходило, что мы гораздо более могущественны, чем были в действительности, и это могло вызвать у иностранцев напрасные иллюзии. Я помню, например, как на обеде у Ротшильда он обещал равноправие евреям. Я подчеркнул, что это от него зависит, мы все за равноправие, но не его фракция, и что во всяком , случае, если он присоединяется, то все зависящее от Думы будет сделано. Он тогда все-таки понял, что поставил себя в довольно ответственное положение, и на другой день придумал соответственный выход и говорил, что надо предварительно убедить царя, и тогда Дума даст равноправие. Вот маленький эпизод, который показывает его неосторожность и желание показать больше, чем можно исполнить и невозможность согласовать это с его натуральной позицией. В общем мы на него не жаловались, он несколько поражал иностранцев странностью внешних приемов, своих привычек, слагались анекдоты, но все-таки он вел линию более или менее приличную. Когда мы возвращались, то возвращались тремя партиями. Он попал в последнюю, его просили остаться там на несколько дней, так что я проехал через Стокгольм раньше, и о его похождениях в Стокгольме узнал уже несколькими днями позже того, как он вернулся. Я узнал, что он в кулуарах Думы рассказывает довольно откровенно о своем разговоре с Варбургом о германских предложениях о мире. Я пришел в недоумение и просил его приехать к себе. У меня был Шульгин, и мы втроем устроили совещание. Я говорил, что о таких вещах нельзя говорить откровенно, что это вопрос международный и может вызвать скандал, а раз он заговорил, то пусть скажет нам, в чем дело. Он вытащил записную книжку и передал нам тот разговор, который повторяли довольно часто впоследствии. Вообще Протопопов, это — человек, про которого нельзя сказать, чтобы он сознательно, намеренно говорил неправду, но у него эта Хлестаковская черта имеется. Он органически говорит не так, как было. Мне приходилось его наблюдать в течение одного дня, когда он устанавливал в разных версиях происшедшее, с полной уверенностью, что это верно. Нам он рассказывал, таким образом, что с ним завел переговоры официальный
