— Я и хотѣлъ сказать, а потомъ раздумалъ; вѣдь у тебя своихъ денегъ нѣтъ.
— Ну, такъ что̀-же? Я взялъ бы булокъ изъ дому.
— Какъ, потихоньку?..
— Д-да.
— Значитъ, и ты бы тоже укралъ.
— Я… у своего отца.
— Это еще хуже!—съ увѣренностью сказалъ Валекъ.—Я никогда не ворую у своего отца.
— Ну, такъ я попросилъ бы… Мнѣ бы дали.
— Ну, можетъ быть, и дали бы одинъ разъ,—гдѣ-же запастись на всѣхъ нищихъ?
— А вы развѣ… нищіе?—спросилъ я упавшимъ голосомъ.
— Нищіе!—угрюмо отрѣзалъ Валекъ.
Я замолчалъ и черезъ нѣсколько минутъ сталъ прощаться.
— Ты ужъ уходишь?—спросилъ Валекъ.
— Да, ухожу.
Я уходилъ потому, что не могъ уже въ этотъ день играть съ моими друзьями по-прежнему, безмятежно. Чистая дѣтская привязанность моя какъ-то замутилась… Хотя любовь моя къ Валеку и Марусѣ не стала слабѣе, но къ ней примѣшалась острая струя сожалѣнія, доходившая до сердечной боли. Дома я рано легъ въ постель, потому что не зналъ, куда уложить новое болѣзненное чувство, переполнявшее душу. Уткнувшись въ подушку, я горько плакалъ, пока крѣпкій сонъ не прогналъ своимъ вѣяніемъ моего глубокаго горя.
— Здравствуй! А ужъ я думалъ, ты не придешь болѣе,—такъ встрѣтилъ меня Валекъ, когда я на слѣдующій день опять явился на гору.
Я понялъ, почему онъ сказалъ это.
— Нѣтъ, я… я всегда буду ходить къ вамъ,—отвѣтилъ я рѣшительно, чтобы разъ навсегда покончить съ этимъ вопросомъ.
Валекъ замѣтно повеселѣлъ, и оба мы почувствовали себя свободнѣе.
— Ну, что? Гдѣ-же ваши?—спросилъ я.—Все еще не вернулись?
— Нѣтъ еще. Чортъ ихъ знаетъ, гдѣ они пропадаютъ.
И мы весело принялись за сооруженіе хитроумной ловушки для воробьевъ, для которой я принесъ съ собой нитокъ. Нитку мы дали въ руку Марусѣ, и когда неосторожный воробей, привлеченный зерномъ, безпечно заскакивалъ въ за-
