чортъ возьми, чтобъ еще послѣ всего этого въ этой проклятой Россіи оставаться!
— Батюшки! Что же это такое? Нельзя ли разсказать?
— Конечно можно, если только… если вы не шпіонъ.
— Надѣюсь.
— Такъ садитесь на лавочку, а я буду работать. Сядьте-жъ пожалуйста, мнѣ при васъ даже пріятно, потому что все-таки есть свидѣтель, а я буду работать и разсказывать.
Гость принялъ приглашеніе и попросилъ хозяина разсказать, что у него за горе и съ коихъ поръ оно началось.
— Горе мое, Валерьянъ Николаевичъ, началось съ минуты моего рожденія, — заговорилъ Препотенскій: — и заключается это горе, главнымъ образомъ, въ томъ, что я рожденъ моею матерью!
— Утѣшьтесь, другъ любезный, всѣ люди рождены своими матерями, — проговорилъ, отирая со лба потъ, Дарьяновъ. — Одинъ Макдуфъ былъ вырѣзанъ изъ чрева, да и то для того, чтобы Макбета не побѣдилъ — женой рожденный.
— Ну да, Макбета!.. Какой тамъ Макбетъ? Намъ не Макбеты нужны, а науки; но что же дѣлать, когда здѣсь учиться невозможно. Я Богъ знаетъ чѣмъ отвѣчаю, что и въ Петербургѣ, и въ Неаполѣ, и во всякой странѣ, если гдѣ человѣкъ захочетъ учиться, онъ нигдѣ не встрѣтитъ такихъ препятствій, какъ у насъ. Говорятъ Испанія… Да что же такое Испанія? Въ Испаніи Библій лютеранскихъ нельзя имѣть, но тамъ и заговоры, и возстанія, и все дѣлается. Я увѣренъ, что пусть бы тамъ кто-нибудь завелъ себѣ кости, чтобы учиться, такъ ему этого не запретятъ. А тутъ съ перваго дня, какъ я завелъ кости, моя собственная родная мать пошла ко мнѣ приставать: «Дай, дитя мое, Варнаша, я его лучше схороню». Кого это: его, спрашивается? Что это еще за онъ? Почему эти кости онъ, а не она? Правъ я или нѣтъ?
— Совершенно правы.
— Прекрасно-съ! Теперь говорятъ, будто я мою мать честью не урезониваю. Неправда-съ! напротивъ, я ей говорилъ: «Маменька, не трогайте костей, это глупо; вы, говорю, не понимаете, онѣ мнѣ нужны, я по нимъ человѣка изучаю». Ну, а что вы съ нею прикажете, когда она отвѣ-
