Одно это обращеніе съ этимъ словомъ, сказаннымъ какъ будто невзначай, вдругъ какъ бы озарило умы всѣхъ провожавшихъ со двора отъѣзжавшаго отца Савелія.
Дьяконъ Ахилла первый сейчасъ же крякнулъ и шепнулъ на ухо отцу Бенефактову:
— А что-съ! Я вамъ говорилъ: вотъ и политика!
— Для чего-жъ мою трость везти въ городъ, отецъ протопопъ? — вопросилъ смиренно моргающій своими глазами отецъ Захарія, отстраняя дьякона.
— Для чего? А вотъ я тамъ, можетъ-быть, покажу, какъ насъ съ тобой люди уважаютъ и помнятъ, — отвѣчалъ Туберозовъ.
— Алеша, бѣги, принеси посошокъ, — послалъ домой сынишку отецъ Захарія.
— Такъ вы, можетъ-быть, отецъ протопопъ, и мою трость тоже свозите показать? — вопросилъ, сколь умѣлъ мягче, Ахилла.
— Нѣтъ, ты свою предъ собою содержи, — отвѣчалъ Савелій.
— Что жъ, отецъ протопопъ, «предъ собою»? И я же вѣдь точно такъ же… тоже вѣдь и я предводительскаго вниманія удостоился, — отвѣчалъ, слегка обижаясь, дьяконъ.
Но отецъ протопопъ не почтилъ его претензіи никакимъ отвѣтомъ и, положивъ рядомъ съ собою поданную ему въ это время трость отца Захаріи, поѣхалъ.
Туберозовъ ѣхалъ, ѣхали съ нимъ и обѣ надѣлавшія смущенія трости, а дьяконъ Ахилла, оставаясь дома, томился разрѣшеніемъ себѣ загадки: зачѣмъ Туберозовъ отобралъ трость у Захаріи?
— Ну, что тебѣ? Что тебѣ до этого? что тебѣ? — останавливалъ Захарія мятущагося любопытствомъ дьякона.
— Отецъ Захарія, я вамъ говорю, что онъ сполитикуетъ.
— Ну, а если и сполитикуетъ, а тебѣ что до этого? Ну и пусть его сполитикуетъ.
— Да я нестерпимо любопытенъ предвидѣть, въ чемъ сіе будетъ заключаться. Урѣзать онъ мнѣ вашу трость не хотѣлъ позволить, сказалъ: глупость; мѣтки я ему совѣтовалъ положить, онъ тоже и это отвергнулъ. Одно, что я предвижу…
— Ну, ну… ну, что ты, болтунъ, предвидѣть можешь?
Одно это обращение с этим словом, сказанным как будто невзначай, вдруг как бы озарило умы всех провожавших со двора отъезжавшего отца Савелия.
Дьякон Ахилла первый сейчас же крякнул и шепнул на ухо отцу Бенефактову:
— А что-с! Я вам говорил: вот и политика!
— Для чего ж мою трость везти в город, отец протопоп? — вопросил смиренно моргающий своими глазами отец Захария, отстраняя дьякона.
— Для чего? А вот я там, может быть, покажу, как нас с тобой люди уважают и помнят, — отвечал Туберозов.
— Алеша, беги, принеси посошок, — послал домой сынишку отец Захария.
— Так вы, может быть, отец протопоп, и мою трость тоже свозите показать? — вопросил, сколь умел мягче, Ахилла.
— Нет, ты свою пред собою содержи, — отвечал Савелий.
— Что ж, отец протопоп, «пред собою»? И я же ведь точно так же… тоже ведь и я предводительского внимания удостоился, — отвечал, слегка обижаясь, дьякон.
Но отец протопоп не почтил его претензии никаким ответом и, положив рядом с собою поданную ему в это время трость отца Захарии, поехал.
Туберозов ехал, ехали с ним и обе наделавшие смущения трости, а дьякон Ахилла, оставаясь дома, томился разрешением себе загадки: зачем Туберозов отобрал трость у Захарии?
— Ну, что тебе? Что тебе до этого? что тебе? — останавливал Захария мятущегося любопытством дьякона.
— Отец Захария, я вам говорю, что он сполитикует.
— Ну, а если и сполитикует, а тебе что до этого? Ну и пусть его сполитикует.
— Да я нестерпимо любопытен предвидеть, в чем сие будет заключаться. Урезать он мне вашу трость не хотел позволить, сказал: глупость; метки я ему советовал положить, он тоже и это отвергнул. Одно, что я предвижу…
— Ну, ну… ну, что ты, болтун, предвидеть можешь?
